Мсье Капэ подтвердил это заявление, галантно протянув деду корзинку. Дед долго благодарил, кланяясь и отказываясь, но в конце концов принял подарок и пригласил гостей в избу, велев Ивашке попотчевать их квасом либо молочком парным.

— По лесу-то ходимши, небось притомились, — усмехнулся он.

Но мсье Капэ, уже хорошо знавший, каков бывает воздух в избах, предпочел усесться на завалинке и не спеша попивал молоко, не замечая, что из-за плетня и из-за рябины глядят на него любопытные глаза и что число этих глаз быстро растет. Зато Мишель это прекрасно видел и был очень доволен тем, что мсье Капэ был центром внимания.

Дед Пахом пристально разглядывал француза из-под седых нависших бровей.

— Та-ак… — проговорил он, наконец, медленно. — А дозвольте вас, господин мусью, спросить, где же теперь будет сам Наполивон?

Мсье Капэ посмотрел на него минуту, потом понял и с грустью покачал головой.

— Император умер… Да, умер… один… На… как эт-то?.

Мишель, много раз слышавший от мсье Капэ историю Наполеона, закончил:

— На острове Святой Елены.

— Ивану Васильевичу! — раздались голоса, и к завалинке подошли еще два крестьянина, держа шапки в руках.

Дед Пахом продолжал разглядывать француза.

— Та-ак… — повторил он. — Стало быть, хотел-то он одного, а вышло у него, гляди, другое.

Мсье Капэ усиленно кивал головой, стараясь показать, что он понял.

— Ведь он чего надумал, Наполивон-то твой? Что мы ему Москву предоставим! Да нешто это может статься? Вот он и рассудил бы, что Москвы мы не отдадим и за нее помрем и потому, значит, получить ее ему никак было нельзя!..

— Нельзя-а! Это никак нельзя! — загудели хором тархановцы.

Но мсье Капэ лукаво прищурил свои живые глаза и погрозил деду пальцем.

— «Нельзя, нельзя», — повторил он слово, которое ему частенько приходилось говорить Мишелю. — Но мы… как эт-то? Мы ступил в Москву!

— Эко дело! — отозвался из толпы чей-то голос. — А она, матушка, так нашей и осталась!

— Ступил, ступил, да и вылетел!

— Это, ваше благородие, Тихон наш, — сказал дед. — Он в Бородинском бою был. И барыни нашей родной братец, Афанасий Алексеевич, в том бою отличился, и за храбрость ихнюю отличие им дано. Мишеньке нашему он дед. И Тихона за тот бой наградили! Во как!

Огонь сверкнул в глазах мсье Капэ; он приподнялся и посмотрел на Тихона. На обращенном к нему широком лице с окладистой бородой не было никакой злобы.

— И я там был в пушкарях, — сказал дед, — и Андрей был, и Семен.

— О, — сказал мсье Капэ — эт-то был страшно! Бо-ро-дино, — медленно повторил он и, посмотрев еще раз на Тихона, закончил негромко: — И я быль, moi aussi[26] на Бородино…

В толпе воцарилось глубокое безмолвие. Молча смотрели друг на друга люди, которые были врагами на страшном поле битвы.

Мсье Капэ смотрел на Тихона, на деда и Андрея и с ужасом думал: «Неужели я хотел и старался всеми силами убить этих людей, которые никогда не сделали мне ничего плохого? За что?» А Тихон, дед и Андрей смотрели на мсье Капэ, и каждый из них думал примерно одно и то же: неужели этот долговязый француз с добрыми глазами был их врагом?

Дед Пахом подвинулся ближе к мсье Капэ и вдруг строго проговорил:

— А дозвольте, ваше благородие, вас спросить: вы на што всей силой на наш редут шли? Сколько там вокруг его полегло, и-и-и!.. Вспомнить страшно! Мертвые-то друг на дружке лежали, что гора. Ядру не пролететь было скрозь них!

— Двое дён пулями нас выдували, а на третий в пушки грянули, ты вот про што, дедушка, спроси, — добавил негромко Андрей из-за плеча Тихона и, осмелев, придвинулся к французу. — Чуть свет загудели бонбами, небо-то почернело все, а не то што… Ну, да и мы вас, чай, покусали!

— А Наполивон-то посля всего и бросил солдат без присмотру, — с укором сказал дед Пахом. — Сел в саночки — и домой. А вас побросал. Не по-божески поступил!..

На это француз ничего не ответил и молча потупился: бегство императора оставалось для него событием страшным и непонятным. Но он решил все-таки заступиться за него.

— Император, — сказал он с горечью, — не есть виноват. Эт-то зима виноват… ваш страшный русский зима…

И он умолк.

Что-то вроде улыбки пробежало по лицам, и Тихон сказал, чуть усмехнувшись в ответ деду, подмигнувшему ему одним глазом:

— В Расею шли, а зимы боятся. Чудаки!..

— Вас потом, ваше благородие, бабы голыми руками ловили — жалость брала глядеть, — сказал дед. — Приходили-то вы к нам, вишь, по одному, а уходили-то по-другому, — задумчиво добавил он.

Семен усмехнулся:

— И чудно это! Бывало, дрожмя дрожат, в чем душа держится, а все по-французскому лопочут…

Это мсье Капэ понял и быстро закивал головой. Потом он тяжело вздохнул и весь сгорбился, точно стал сразу меньше.

— Все губиль ваш страшный моррос… ваш холодный снег, да!

— И не мороз! — вдруг решительно сказал дед. — А народ! У нас, господин мусью, не токмо войско сражалось, у нас весь народ партизанил, это тоже понимать надо! Наполивон-то твой что задумал? Весь белый свет и все народы зажать в свой кулак, чтобы одним, значит, французам на земле вольготно было. Да нешто такой человек удержится? Ни в жизнь! А ты говоришь «мороз». Так-то…

Дед Пахом еще раз внимательно оглядел мсье Капэ с головы до пят и вдруг участливо и по-приятельски спросил:

— А ты что же это, ваше благородие, такой щуплый, а с Бородина цельным ушел? В плен, што ли, мы тебя взяли, а?

— Да, да… — повторил мсье Капэ. — Эт-то самый: плэн.

Мужики загудели, а дед Пахом сказал наставительно:

— Вот то-то и есть! Так неужто без раны с Бородина ушел?

Мсье Капэ поднял левую руку и дотронулся до правого плеча.

— Тут… тут, — сказал он. — Как эт-то?.. Вылет!

— Навы-ы-лет! — загудели опять вокруг голоса, и слушатели приблизились к французу.

— А у меня вон оно, — сказал Тихон, — гляди, на левой руке двое пальцев осталось, а боле нету, и в голове от бонбы контузия приключилась. Сколько дён без памяти лежал, мать моя родная!

— Та-та-та! — закивал головой француз. — И у меня на шее… как эт-то?.. Оставил шрам!

Он увидел вокруг себя сочувствующие лица, и Семен, поглядев на его шею, спросил:

— Как же это ты, Иван Васильич, не уберегся-то? Чем это тебя, саблей, што ли?

— Так… — пояснил мсье Капэ, взмахнув резко рукой. — Ошень сильно! — Потом он прищурился на обезображенную руку Тихона и, повторив еще раз свое «та-та-та!», сочувственно покачал головой.

Дед Пахом внимательно поглядел на шею мсье Капэ, выступавшую из шарфа.

— Ишь, как хлобыснули на самом-то деле! — сказал он задумчиво. — Ну да известно: по шее дали!.. Ты, Иван Васильевич, приходи к нам с барчонком-то ужо, мы тебе и про Бородино все как есть и про Пугачева расскажем.

— Это расскажем! — загудели вокруг.

— Ошень спасибо. Я приду! — сказал мсье Капэ.

— Мы придем, — повторил Миша.

Это был день перелома погоды. Когда Миша с мсье Капэ подходили к дому, туманно-сероватая пелена уже начала окутывать поля. С запада длинными грядами наплывали медленно облака, и тихий влажный ветер дышал в лица.

Солнце и тепло уходили.

А потом подошла неслышно зима, тихо засыпав Тарханы глубокими снегами.