Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

— Те, кто работает по найму, по твоим же собственным словам, часто сбегают, — сказал Маркворт. — Ты еще жаловался на это, когда я просил тебя составить список.

Фрэнсис был крайне удивлен тем, что отец-настоятель как будто не улавливал связи между группой Браумина и подозрительным кухонным работником.

— Не понимаю, отец-настоятель, — сказал он. Тот насмешливо взглянул на него. — Не понимаю, почему вы так спокойно реагируете. Я думал, бегство этого юнца приведет вас в ярость.

— В ярость? С какой стати? Не понимаешь, мой юный брат? Бегство Браумина из аббатства означает конец маленького заговора Джоджонаха и одновременно подтверждение его вины.

— А может, они просто испугались? — осмелился спросить Фрэнсис и тут же отступил от стола под пристальным взглядом отца-настоятеля.

— Им нечего было бы бояться, если бы они не отступали от правил ордена, — с кривой улыбкой заявил Маркворт. — Я горжусь тем, что нагоняю на еретиков страх. Когда их схватят — а их схватят, не сомневайся, — нужно будет провести дознание, чтобы разобраться, до какой степени они погрязли в грехе.

Переминаясь с ноги на ногу, Фрэнсис с ужасом представлял себе, на какую судьбу, возможно, обрекли себя Браумин и его товарищи.

— У тебя удрученный вид, брат, — заметил Маркворт.

У Фрэнсиса возникло чувство, будто под испытующим взором отца-настоятеля из него уходит сама жизнь.

— Я просто опасаюсь… — начал он, но остановился, подыскивая нужные слова. — Брат Браумин, конечно, сбился с пути… и остальные тоже…

— Но?

— Но ведь они не всегда были такими! Их сердца отзывались на призыв Господа… по крайней мере, это можно сказать о Браумине.

— И ты веришь, что их можно вернуть на путь истинный?

Фрэнсис кивнул.

— Если проявить терпимость и великодушие. Разве не будет лучше — и с точки зрения ордена, и с точки зрения той памяти, которую вы о себе оставите, — если вам удастся вернуть в лоно церкви этих протеже Джоджонаха? Разве для нашего дела не будет полезнее, если ему послужат таланты брата Браумина? А потом, по всей вероятности, он сам станет яростным критиком Эвелина и Джоджонаха, примером того, кто сначала погряз во тьме, а потом сумел выкарабкаться к свету.

Все это было чистой воды импровизацией, просто Фрэнсис отчаянно страшился стать свидетелем еще одной казни братьев ордена. Но хотя его слова вроде бы звучали логично и убедительно, он понимал, что гонится за химерой. Если даже Маркворт скажет «да», то согласится ли Браумин Херд? Фрэнсис очень сомневался в этом. Гораздо более вероятно, что упрямый глупец так и будет стоять на своем до самого костра.

— Я только задаюсь вопросом, нельзя ли обернуть эту ситуацию в нашу пользу, — пролепетал он в заключение.

— Нет, брат Фрэнсис, тебя волнует не этот вопрос. — Отец-настоятель встал и обошел стол. — Твои речи основаны не на прагматизме, а на сострадании.

— А разве сострадание не добродетель? — еле слышно спросил Фрэнсис.

— Так-то оно так, — Маркворт обнял его руками за плечи — очень необычный жест для этого замкнутого человека, заставивший Фрэнсиса почувствовать себя еще более неловко, — но только если оно проявляется по отношению к тому, кто его заслуживает. Как насчет терпимости к гоблину? Или великодушия к поври?

— Но ведь они не люди.

Маркворт расхохотался.

— Еретики тоже не люди! — неожиданно зло произнес он, но снова быстро взял себя в руки и продолжал холодно: — На самом деле еретики хуже гоблинов и поври, потому что они, прежде обладавшие душой, отвергли этот дар Божий, тем самым оскорбив своего Создателя. Я бы сказал, поври жаль даже больше, ведь они изначально лишены этого дара. Поври и гоблины — создания тьмы, они злы по своей природе; еретик же отворачивается от Господа по собственному выбору. В этом и состоит его грех, брат мой.

— Разве мы не должны до конца бороться за душу каждого грешника?

На этот раз отец-настоятель не смеялся. На этот раз он буквально пригвоздил Фрэнсиса к месту суровым, непреклонным взглядом.

— Берегись, брат Фрэнсис! — мрачно заявил он. — Ты очень близко подошел к самому краю пропасти, в которую скатились и Джоджонах, и Эвелин. Этот глупый идеализм до добра не доведет. Примером тому может послужить судьба Браумина Херда и других заговорщиков.

— Но ведь еще святая Гвендолин говорила, что только любовь способна породить любовь.

Фрэнсис изо всех сил старался, чтобы его слова прозвучали не как возражение, а как просьба помочь разобраться в трудной проблеме.

— Святая Гвендолин была дура дурой.

Глаза у Фрэнсиса чуть не выскочили из орбит, пришлось даже прикусить нижнюю губу, чтобы не разинуть от удивления рот. Все годы обучения ему снова и снова вдалбливали в голову, что произносить бранные слова по отношению к святым — тяжкий, несмываемый грех.

— Ну, что с тобой? Ты скоро будешь магистром… может быть, — Маркворт бросил на него хитрый взгляд искоса, — и как магистр, должен научиться смотреть правде в глаза. Гвендолин была самая настоящая дура; это признают большинство моих коллег.

— Но ведь никто не возражал, когда ее канонизировали, — пролепетал Фрэнсис.

— Исключительно из прагматизма. Гвендолин была единственным кандидатом женского пола, и если бы ты повнимательнее читал историю того тревожного времени, то понимал бы, что возникла необходимость умиротворить женщин. Отсюда и взялась эта святая. Пойми меня правильно, мой юный ученик. Гвендолин обладала великодушным сердцем, она была добра по природе своей. Но наших истинных целей она никогда не понимала. — Он помолчал. — Берегись, как бы и тебе не стать гуманистом.

— Я не знаю, что означает этот термин, — признался Фрэнсис.

— Берегись, как бы у тебя не возникло искушения поставить права личности выше добра в более широком понимании этого слова. Я надеялся, что мне удалось помочь тебе избавиться от этой слабости, пока мы улаживали дела с Чиличанками. Однако, по-видимому, она укоренилась слишком глубоко. Хочу, чтобы ты понял: это последнее предупреждение. Всегда существовали те — и Эвелин с Джоджонахом тоже принадлежали к ним, — кто считает, будто церковь должна быть пастухом заблудших овец, целителем ран, духовных и физических. По их понятиям, мы должны жить как нищие и ходить со своими священными камнями в народ, помогая людям жить. Это величайший грех.

Фрэнсис удивленно склонил голову набок — ничего греховного он тут не видел.

— Глупцы! — рявкнул Маркворт. — Не дело церкви — лечить болячки мира; ее главная задача — дарить надежду на лучшую жизнь, которая ждет людей за роковой чертой. Если бы церковь превратилась в собрание нищенствующих, кого она могла бы вдохновить? Дарить надежду черни — вот в чем наша слава и наша сила. Только страх перед нами, представителями неумолимого Бога, удерживает их от того, чтобы свернуть с пути истинного. Помни об этом постоянно. Если мы распахнем двери аббатства и отдадим камни простому люду, что станется с нашей тайной, мой юный брат? А без тайны о какой надежде на будущее счастье может идти речь?

Фрэнсис изо всех сил пытался понять смысл этой удивительной речи; и некоторые доводы казались ему убедительными. Но он ничего не мог поделать с тем, что отдельные несоответствия просто бросались в глаза.

— Но ведь мы отдаем камни купцам и людям знатного происхождения, — осмелился возразить он.

— Вынужденно. Мы продаем или даже отдаем очень незначительную часть камней в обмен на богатство и власть. А как иначе мы смогли бы убедить простой люд смотреть на нас с надеждой? Церковь должна возвышаться над чернью, и временами ради этого приходится сотрудничать со светской властью и торговцами. — Маркворт усмехнулся, как показалось брату Фрэнсису, зловеще. — Однако опасаться нечего, мой юный брат, — закончил отец-настоятель, ведя Фрэнсиса к двери. — Сейчас орден Абеля поистине снискал благословение Божие. У нас появился деятель, который желает и имеет возможность поправить положение дел.

Брат Фрэнсис поклонился и вышел. Он боялся за Браумина и остальных, боялся вновь стать свидетелем ужасной расправы, но еще больше боялся того, что Браумина или, скорее всего, кого-нибудь из его товарищей послабее приволокут обратно в Санта-Мер-Абель. И тогда под пытками он признается, что это Фрэнсис вывел их из аббатства!

37
{"b":"136986","o":1}