1941 ВАЛЬС С ЧЕРТОВЩИНОЙ Только заслышу польку вдали, Кажется, вижу в замочную скважину: Лампы задули, сдвинули стулья, Пчелками кверху порх фитили, Масок и ряженых движется улей. Это за щелкой елку зажгли. Великолепие выше сил Туши, и сепии, и белил, Синих, пунцовых и золотых Львов и танцоров, львиц и франтих. Реянье блузок, пенье дверей, Рев карапузов, смех матерей, Финики, книги, игры, нуга, Иглы, ковриги, скачки, бега. В этой зловещей сладкой тайге Люди и вещи на равной ноге. Этого бора вкусный цукат К шапок разбору рвут нарасхват. Душно от лакомств. Елка в поту Клеем и лаком пьет темноту. Все разметала, всем истекла, Вся из металла и из стекла. Искрится сало, брызжет смола Звездами в залу и зеркала И догорает дотла. Мгла. Мало-помалу толпою усталой Гости выходят из-за стола. Шали, и боты, и башлыки. Вечно куда-нибудь их занапастишь! Ставни, ворота и дверь на крюки. В верхнюю комнату форточку настежь. Улицы зимней синий испуг. Время пред третьими петухами. И возникающий в форточной раме Дух сквозняка, задувающий пламя, Свечка за свечкой явственно вслух: Фук. Фук. Фук. Фук. 1941 ВАЛЬС СО СЛЕЗОЙ Как я люблю ее в первые дни Только что из лесу или с метели! Ветки неловкости не одолели. Нитки ленивые, без суетни Медленно переливая на теле, Виснут серебряною канителью. Пень под глухой пеленой простыни. Озолотите ее, осчастливьте, — И не смигнет, но стыдливая скромница В фольге лиловой и синей финифти Вам до скончания века запомнится. Как я люблю ее в первые дни, Всю в паутине или в тени! Только в примерке звезды и флаги, И в бонбоньерки не клали малаги. Свечки не свечки, даже они Штифтики грима, а не огни. Это волнующая актриса С самыми близкими в день бенефиса. Как я люблю ее в первые дни Перед кулисами в кучке родни! Яблоне – яблоки, елочке – шишки. Только не этой. Эта в покое. Эта совсем не такого покроя. Эта – отмеченная избранница. Вечер ее вековечно протянется. Этой нимало не страшно пословицы. Ей небывалая участь готовится: В золоте яблок, как к небу пророк, Огненной гостьей взмыть в потолок. Как я люблю ее в первые дни, Когда о елке толки одни! 1941
НА РАННИХ ПОЕЗДАХ Я под Москвою эту зиму, Но в стужу, снег и буревал Всегда, когда необходимо, По делу в городе бывал. Я выходил в такое время, Когда на улице ни зги, И рассыпал лесною темью Свои скрипучие шаги. Навстречу мне на переезде Вставали ветлы пустыря. Надмирно высились созвездья В холодной яме января. Обыкновенно у задворок Меня старался перегнать Почтовый или номер сорок, А я шел на шесть двадцать пять. Вдруг света хитрые морщины Сбивались щупальцами в круг. Прожектор несся всей махиной На оглушенный виадук. В горячей духоте вагона Я отдавался целиком Порыву слабости врожденной И всосанному с молоком. Сквозь прошлого перипетии И годы войн и нищеты Я молча узнавал России Неповторимые черты. Превозмогая обожанье, Я наблюдал, боготворя. Здесь были бабы, слобожане, Учащиеся, слесаря. В них не было следов холопства, Которые кладет нужда, И новости и неудобства Они несли, как господа. Рассевшись кучей, как в повозке, Во всем разнообразьи поз, Читали дети и подростки, Как заведенные, взасос. Москва встречала нас во мраке, Переходившем в серебро, И, покидая свет двоякий, Мы выходили из метро. Потомство тискалось к перилам И обдавало на ходу Черемуховым свежим мылом И пряниками на меду. 1941 СТАРЫЙ ПАРК Мальчик маленький в кроватке, Бури озверелый рев. Каркающих стай девятки Разлетаются с дерев. Раненому врач в халате Промывал вчерашний шов. Вдруг больной узнал в палате Друга детства, дом отцов. Вновь он в этом старом парке. Заморозки по утрам, И когда кладут припарки, Плачут стекла первых рам. Голос нынешнего века И виденья той поры Уживаются с опекой Терпеливой медсестры. По палате ходят люди. Слышно хлопанье дверей. Глухо ухают орудья Заозерных батарей. Солнце низкое садится. Вот оно в затон впилось И оттуда длинной спицей Протыкает даль насквозь. И минуты две оттуда В выбоины на дворе Льются волны изумруда, Как в волшебном фонаре. Зверской боли крепнут схватки, Крепнет ветер, озверев, И летят грачей девятки, Черные девятки треф. Вихрь качает липы, скрючив, Буря гнет их на корню, И больной под стоны сучьев Забывает про ступню. Парк преданьями состарен. Здесь стоял Наполеон И славянофил Самарин Послужил и погребен. Здесь потомок декабриста, Правнук русских героинь, Бил ворон из монтекристо И одолевал латынь. Если только хватит силы, Он, как дед, энтузиаст, Прадеда-славянофила Пересмотрит и издаст. Сам же он напишет пьесу, Вдохновленную войной, — Под немолчный ропот леса, Лёжа, думает больной. Там он жизни небывалой Невообразимый ход Языком провинциала В строй и ясность приведет. |
