Лето 1936 ЛЕТНИЙ ДЕНЬ У нас весною до зари Костры на огороде, — Языческие алтари На пире плодородья. Перегорает целина И парит спозаранку, И вся земля раскалена, Как жаркая лежанка. Я за работой земляной С себя рубашку скину, И в спину мне ударит зной И обожжет, как глину. Я стану, где сильней припек, И там, глаза зажмуря, Покроюсь с головы до ног Горшечною лазурью. А ночь войдет в мой мезонин И, высунувшись в сени, Меня наполнит, как кувшин, Водою и сиренью. Она отмоет верхний слой С похолодевших стенок И даст какой-нибудь одной Из здешних уроженок. И распустившийся побег Потянется к свободе, Устраиваясь на ночлег На крашеном комоде. 1940, 1942 СОСНЫ В траве, меж диких бальзаминов, Ромашек и лесных купав, Лежим мы, руки запрокинув И к небу головы задрав. Трава на просеке сосновой Непроходима и густа. Мы переглянемся – и снова Меняем позы и места. И вот, бессмертные на время, Мы к лику сосен причтены И от болей и эпидемий И смерти освобождены. С намеренным однообразьем, Как мазь, густая синева Ложится зайчиками наземь И пачкает нам рукава. Мы делим отдых краснолесья, Под копошенье мураша Сосновою снотворной смесью Лимона с ладаном дыша. И так неистовы на синем Разбеги огненных стволов, И мы так долго рук не вынем Из-под заломленных голов, И столько широты во взоре, И так покорно все извне, Что где-то за стволами море Мерещится все время мне. Там волны выше этих веток, И, сваливаясь с валуна, Обрушивают град креветок Со взбаламученного дна. А вечерами за буксиром На пробках тянется заря И отливает рыбьим жиром И мглистой дымкой янтаря. Смеркается, и постепенно Луна хоронит все следы Под белой магиею пены И черной магией воды. А волны все шумней и выше, И публика на поплавке Толпится у столба с афишей, Не различимой вдалеке. 1941
ЛОЖНАЯ ТРЕВОГА Корыта и ушаты, Нескладица с утра, Дождливые закаты, Сырые вечера. Проглоченные слезы Во вздохах темноты, И зовы паровоза С шестнадцатой версты. И ранние потемки В саду и на дворе, И мелкие поломки, И всё как в сентябре. А днем простор осенний Пронизывает вой Тоскою голошенья С погоста за рекой. Когда рыданье вдовье Относит за бугор, Я с нею всею кровью И вижу смерть в упор. Я вижу из передней В окно, как всякий год, Своей поры последней Отсроченный приход. Пути себе расчистив, На жизнь мою с холма Сквозь желтый ужас листьев Уставилась зима. 1941 ОПЯТЬ ВЕСНА Поезд ушел. Насыпь черна. Где я дорогу впотьмах раздобуду? Неузнаваемая сторона, Хоть я и сутки только отсюда. Замер на шпалах лязг чугуна. Вдруг – что за новая, право, причуда: Сутолка, кумушек пересуды. Что их попутал за сатана? Где я обрывки этих речей Слышал уж как-то порой прошлогодней? Ах, это сызнова, верно, сегодня Вышел из рощи ночью ручей. Это, как в прежние времена, Сдвинула льдины и вздулась запруда. Это поистине новое чудо, Это, как прежде, снова весна. Это она, это она, Это ее чародейство и диво, Это ее телогрейка за ивой, Плечи, косынка, стан и спина. Это снегурка у края обрыва. Это о ней из оврага со дна Льется без умолку бред торопливый Полубезумного болтуна. Это пред ней, заливая преграды, Тонет в чаду водяном быстрина, Лампой висячего водопада В круче с шипеньем пригвождена. Это, зубами стуча от простуды, Льется чрез край ледяная струя В пруд и из пруда в другую посуду. Речь половодья – бред бытия. 1941 ИНЕЙ Глухая пора листопада. Последних гусей косяки. Расстраиваться не надо: У страха глаза велики. Пусть ветер, рябину занянчив, Пугает ее перед сном. Порядок творенья обманчив, Как сказка с хорошим концом. Ты завтра очнешься от спячки И, выйдя на зимнюю гладь, Опять за углом водокачки Как вкопанный будешь стоять. Опять эти белые мухи, И крыши, и святочный дед, И трубы, и лес лопоухий Шутом маскарадным одет. Все обледенело с размаху В папахе до самых бровей И крадущейся росомахой Подсматривает с ветвей. Ты дальше идешь с недоверьем. Тропинка ныряет в овраг. Здесь инея сводчатый терем, Решетчатый тес на дверях. За снежной густой занавеской Какой-то сторожки стена, Дорога, и край перелеска, И новая чаща видна. Торжественное затишье, Оправленное в резьбу, Похоже на четверостишье О спящей царевне в гробу. И белому мертвому царству, Бросавшему мысленно в дрожь, Я тихо шепчу: «Благодарствуй, Ты больше, чем просят, даешь». |
