Он кивнул, снова отвернувшись, но и прижавшись к ней:

– Хотите взять?

– Не-а, у меня своя, – ответила она. Но так было не вполне.

Она взяла компакт у него из рук – прямо-таки отцепила его руки от коробочки – и поставила к остальным на полку.

– Давайте дадим Рейчел немножко отдохнуть и пойдем в другую комнату.

– Ладно, – ответил Чарли. И позволил ей себя поднять.

Наверху, в комнатке, где по всему полу были разбросаны подушки, а стены увешаны портретами Будды, возлежащего в лотосах, они долго сидели и разговаривали при свече. Делились историями, рассказывали, как дошли до того, до чего дошли и чем стали, а когда с этим было покончено, говорили о своих утратах.

– Я видел это снова и снова, – сказал Чарли. – Больше у мужчин, чем у женщин, но определенно – у тех и у других. Жена или муж умирает, и оставшийся жить словно привязан к умершему, как в альпинистской связке. Словно второй человек упал в расщелину. Если оставшийся жить не отпустит трос – не обрежет его, – наверное, – мертвый утащит его с собой прямо в могилу. Со мной бы так и случилось, если б не Софи и даже, может, если б я не стал Торговцем Смертью. Происходило что-то больше меня, что-то больше моей боли. Я только поэтому и дожил досюда.

– Вера, – ответила Одри. – Чем бы она ни была. Забавно – когда ко мне пришла Эстер, она была зла как черт. Умирала и злилась. Сказала, что всю жизнь верила в Иисуса, а теперь вот умирает, а Он обещал, что она будет жить вечно.

– И вы ей: “Ну что, Эстер, вам не позавидуешь”.

Одри кинула в него подушкой. Ей нравилось, что на такой мрачной территории он видит глупости.

– Нет, я ей сказала, что Он говорил другое: она будет жить вечно. Только Он не сказал как. Веру ее вовсе не предали, ей просто нужно шире ее понимать.

– Что совершеннейший пиздеж, – сказал Чарли.

Еще одна подушка отскочила от его лба.

– Нет, это не брехня. Если кто и способен понять, как важно, что книга не разжевывает все детали, то это вы… Мы все то есть.

– Вам нельзя говорить слово “пиздеж”, да?

Одри невольно покраснела и обрадовалась, что свеча горит тускло и оранжево.

– Я тут о вере говорю – неужели на меня так трудно не наезжать?

– Простите. Я понимаю – или мне кажется, что понимаю, – о чем вы. В смысле, я понимаю, что здесь наличествует какой-то порядок, я просто не знаю, как можно сочетать, скажем, католическое воспитание с “Тибетской книгой мертвых”, “Большущей-пребольшущей книгой Смерти”, торговцами старьем, продающими вещи, в которых хранится человеческая душа, и злобными летучими бабами в канализации. Чем больше я знаю, тем меньше понимаю. Я просто делаю.

– Ну, в “Бардо Тёдол” говорится о сотнях чудовищ, которые встречаются на пути, пока сознание вершит странствие к смерти и перерождению, но положено – игнорировать их, поскольку они – иллюзия. Это ваши собственные страхи, которые не дают двинуться дальше. Вреда вам от них на самом деле никакого.

– По-моему, как раз это, Одри, в книге упустили, потому что я их видел, я с ними дрался, выдирал души из их лап, смотрел, как в этих тварей попадают пули, как их сбивают машины, а они все равно лезут напролом. Они определенно не иллюзия и вред принести могут еще какой. “Большущая-пребольшущая книга” о подробностях умалчивает, но явно говорит о Силах Тьмы, которые стараются завладеть нашим миром, и про то, как восстанет Люминатус и выйдет на битву с ними.

– Люминатус? – переспросила Одри. – Это что-то светлое?

– Большая Смерть, – ответил Чарли. – Смерть с большой буквы. Вроде Кахуны, Важной Шишки, Большого Босса. Если бы Мятник и прочие Торговцы Смертью были помощниками Санты, Люминатус был бы самим Сантой.

– Санта-Клаус – Главная Смерть? – изумленно вытаращилась Одри.

– Нет, это просто пример… – Чарли увидел, как она сдерживается, чтоб не расхохотаться. – Послушайте, меня сегодня били кулаками и током, связывали и душевно травмировали.

– Так моя стратегия соблазнения эффективна? – ухмыльнулась Одри.

Чарли попутало.

– Я не… разве я… неужели я пялился на вашу грудь? Потому что, если да, это вышло совсем случайно, потому что, понимаете… она у вас там, и…

– Ш-шш. – Одри приложила палец к его губам. – Чарли, по-моему, сейчас я очень к вам близка и с вами свя-зана. И мне хочется, чтобы эта связь осталась, но я вымоталась и, кажется, разговаривать больше не могу. Думаю, мне бы хотелось, чтобы вы легли со мной в постель.

– Правда? Вы уверены?

– Уверена ли я? У меня не было секса четырнадцать лет, и если бы вы меня спросили вчера, я бы ответила, что уж лучше встретиться лицом к лицу с вашими чудовищными воро́нами, чем лечь в постель с мужчиной, но сейчас я здесь, с вами, и я уверена в этом как ни в чем другом. – Она улыбнулась и отвела взгляд. – Если вы согласны, конечно.

Чарли взял ее за руку.

– Да, – ответил он. – Только я собирался сказать вам кое-что важное.

– А до утра не подождет?

– Еще как.

Чарли и Одри провели ночь в объятиях друг друга, и какие бы страхи или опасения их ни грызли, все оказались иллюзией. Одиночество испарилось из наших – героев, как дымок с сухого льда, и к утру лишь облачко висело у самого потолка, но свет рассеял и его.

За ночь кто-то поставил обеденный стол на место и прибрал все, что натворил Мятник Свеж, вломившись в кухонную дверь. Дылда уже сидел за столом, когда Чарли спустился.

– Мою машину отогнали, – сказал Мятник. – Кофе там.

– Спасибо. – Чарли проскакал через столовую в кухню, налил себе кофе и подсел к Свежу. – Как голова?

Дылда потрогал лиловую шишку на лбу.

– Лучше. Как вы?

– Ночью случайно трахнул монахиню.

– Иногда в кризисной ситуации такого дерьма не избежать. А в остальном как?

– Чудесно.

– Ага – но представьте, всех прочих парит конец света, где ж тут бодрость взять?

– Это не конец света, это тьма повсюду, – бодро ответил Чарли. – Если темнеет, зажгите свет.

– Вы молодец, Чарли. А теперь извините, мне нужно забрать машину с арестплощадки, пока вы не запели мне про то, что “если жизнь дает лимоны, делай лимонад”, и я вас не побил.

(Это правда – мало что бывает невыносимее влюб-ленного бета-самца. Он привыкает к мысли, что никогда не отыщет любовь, а когда все-таки ее отыскивает, у него неизбежно возникает ощущение, будто весь мир идет в ногу с его желаниями. От такого заблуждения действует он соответственно. Для него это – время великой радости и опасности.)

– Постойте, едем на такси вместе. Мне нужно домой за ежедневником.

– Мне тоже нужно. Я свой ежедневник оставил на переднем сиденье в машине. Знаете, два клиента, которых я пропустил, – они здесь. Живые.

– Одри мне сказала, – ответил Чарли. – Их всего шестеро. Она им сделала эту фигню с неумиранием. Очевидно, от этого все космическое говно и вскипело, но что уж тут поделать? Не убивать же их.

– Нет, мне сдается, всё как вы говорили. Здесь, в Сан-Франциско, грядет битва, и случится она сейчас. А поскольку вы – Люминатус, мне кажется, это ложится на ваши плечи. Поэтому я бы решил, что мы обречены.

– Может, и нет. Ведь каждый раз, когда они меня готовы были сцапать, кто-нибудь вмешивался и победа была за нами. Мне кажется, судьба на нашей стороне. Я в этом смысле оптимист.

– Это потому, что вы недавно трахнули монахиню, – ответил Мятник.

– Я не монахиня, – сказала Одри, вбегая в столовую с пачкой бумаг в руках.

– Ой, блин, – хором выдохнули Торговцы Смертью.

– Нет-нет, все в порядке, – сказала Одри. – Он действительно меня трахнул, или, точнее будет сказать, мы трахнулись, но я больше не монахиня. И не из-за траха, понимаете, это было дотраховое решение. – Она метнула бумаги на стол и уселась Чарли на колени. – Эй, красавчик, как тебе утро? – И наградила его спиноломным поцелуем, обхватив всеми конечностями, как морская звезда, которая пытается вскрыть устрицу; в конце концов Мятник Свеж разразился кашлем. Тогда она повернулась к нему: – И вам тоже доброе утро, мистер Свеж.