– Приверженец? – спросила Немайн.

– Поклонник, – сказала Бабд.

– Жертва, – сказала Маха.

Они сгрудились вокруг него – за границей света.

– Я перевез сосуды души, – сказал Энтон. – Догадался, что с прочими что-то случилось.

– Ай, ты разочарован, что не первый? – спросила Бабд.

– Все будет как в первый раз, тыковка, – сказала Немайн. – Во всяком случае, для тебя. – И она хихикнула.

Энтон опустил руку под стойку и нажал на кнопку. Над передними витринами и входом в лавку начали разворачиваться стальные шторы.

– Боишься, как бы мы не сбежали, черепах, – сказала Маха. – Правда же, он похож на черепаху?

– О, мне известно – шторы вас не удержат, они здесь не для этого. В книгах говорится, что вы бессмертны, а я подозреваю, что это не совсем так. Слишком много ходит историй о воинах, которые вас ранили и видели, как вы исцеляетесь прямо на поле битвы.

– Мы останемся еще на десять тысяч лет после твоей смерти, которая, могу прибавить, начнется уже довольно скоро, – ответила Немайн. – Ду́ши, черепах. Куда ты их дел? – Она дотянулась лапой, и заточенные когти цапнули свет у лампы. Яд капал и шипел, пузырясь на полу.

– Ты, стало быть, Немайн, – сказал Энтон. Морриган улыбнулась – в темноте сверкнули ее зубы.

Энтона объял странный покой. Тридцать лет он так или иначе готовился к этому. Как там говорили буддисты? “Ты можешь поистине жить, только будучи готовым к своей смерти”. Если тебя не подготовили тридцать лет сбора душ и наблюдения за тем, как люди умирают, что вообще способно тебя подготовить? Под стойкой Энтон аккуратно отвинтил колпачок из нержавеющей стали, что прикрывал красную кнопку.

– Вон те колонки в глубине лавки я установил несколько месяцев назад. Вы наверняка их видите, хоть мне и не видно, – сказал Энтон.

– Ду́ши! – рявкнула Маха. – Где?

– Я не знал, понятно, что это будете вы. Мне казалось, должны явиться эти маленькие твари, которые шляются тут по району, – я их видел. Но вам, я чаю, музыка тоже должна понравиться.

Морриган переглянулись.

Маха прорычала:

– Кто сейчас говорит “я чаю”?

– Он лепечет, – сказала Бабд. – Давайте его пытать. Вынимай у него глаза, Немайн.

– Вы помните, как выглядит клеймор? – спросил – Энтон.

– Здоровенный двуручный палаш, – ответила Немайн. – Хорошо бошки оттяпывать.

– Я знала, я знала, – сказала Бабд. – Она просто выделывается.

– Ну а в наше время клеймор означает нечто иное, – сказал Энтон. – Если работаешь с подержанными вещами три десятка лет, попадаются весьма занятные. – Он закрыл глаза и нажал на кнопку. Он рассчитывал, что душа его упокоится в книге – предпочтительно в надежно спрятанном первом издании “Консервного ряда”[73].

Изогнутые противопехотные мины направленного действия “клеймор”, которые Энтон установил в колонках в глубине лавки, взорвались, швырнув две тысячи восемьсот шариков от подшипников в стальные шторы со скоростью, немногим меньшей скорости света, – и шарики эти разодрали в клочья Энтона и все остальное на своем пути.

Рей шел за любовью всей своей жизни квартал вверх по улице Мейсон, а потом его любовь вскочила в канатный вагон и проехала остаток пути вверх по склону холма в Китайский квартал. Проблема в том, что вычислить, куда направляется вагон, легко, но ходят эти вагоны с интервалом минут в десять, поэтому Рей не мог дождаться следующего, вскочить в него и крикнуть вагоновожатому: “Поезжайте вон за тем антикварным транспортным средством – и газуйте посильней!” Такси в пределах видимости тоже не наблюдалось.

Выяснилось, что бежать вверх по крутому склону в жаркий летний день в уличной одежде не совсем то же самое, что бегать перед строем поджарых резиновых кукол по движущейся дорожке в спортзале с кондиционированным климатом. Когда Рей добрался до улицы Калифорнии, он обливался потом и не только ненавидел весь город Сан-Франциско и его обитателей в придачу, но и готов был навсегда позабыть Одри и вернуться к относительному отчаянию Украинских Рабынь, Отсасывающих Досуха издалека.

Передышка ему выпала на развязке Пауэлл, где вагоны разворачивали на вертушке у Китайского квартала, и Рей сумел запрыгнуть в следующий и продолжить головокружительную погоню со скоростью семь миль в час еще десять кварталов по Рыночной.

Затем Одри выскочила из кабельного вагона, перешла прямо на островок посреди Рыночной улицы и села в древний трамвай, который тронулся, не успел Рей дойти до остановки. Это просто какая-то дьявольская суперведьма общественного транспорта, подумал он. Вагоны ее поджидают, когда ей нужны, а стоит добраться до места ему, они уже уехали. Ей подвластен некий злой трамвайный амулет, в этом нет сомнений. (В делах сердечных воображение бета-самца порою быстро ополчается на барахтающегося ухажера, и у Рея оно в тот миг уже поглощало те крохи уверенности, что он собрал в кулак.)

Однако перед ним лежала Рыночная – самая оживленная улица в городе, и Рей сумел быстро поймать такси и проехать за Одри до самой Миссии. И даже пару кварталов дальше, пока Одри снова шла пешком.

Рей держался в квартале за ней, и Одри его привела к большому нефритово-зеленому особняку в – стиле королевы Анны чуть дальше 17-й улицы. На колонне у входа висела табличка: БУДДИСТСКИЙ ЦЕНТР “ТРИ ДРАГОЦЕННОСТИ”[74]. Рей уже отдышался и пришел в себя, поэтому с комфортом расположился за фонарным столбом через дорогу и смотрел, как Одри поднимается на крыльцо. Ей навстречу распахнулась застекленная дверь; выскочили две старушки – казалось, им не терпится что-то сообщить Одри, но они не могут взять себя в руки. Рею старушки показались знакомыми. Он затаил дыхание и полез в задний карман джинсов. Извлек две фотокопии водительских прав тех женщин, которых его просил отыскать Чарли. Ну точно, они – перед будущей миссис Мейси стояли Эстер Джонсон и Ирэна Посокованович. И в тот миг, когда Рей ломал голову над возможной связью, дверь буддистского центра опять открылась и наружу вылетело нечто похожее на речную выдру в мини-платьице с блестками и в сапогах стриптизерши. Оно кинулось в атаку на лодыжки Одри с ножницами наперевес.

Чарли с инспектором Риверой стояли у магазина “Свежая музыка” на Кастро, пытаясь разглядеть что-нибудь внутри, за вырезанными картонными фигурами и гигантскими конвертами альбомов. Если верить извещению на дверях, магазину следовало работать, но дверь была заперта, а свет не горел. Судя по тому, что представилось взору Чарли, в магазине за прошедшие годы, с тех пор как он познакомился с Мятником Свежем, ничего не изменилось, за исключением одного, но важного факта: пропал стеллаж с пылающими сосудами.

По соседству располагалась лавка мороженого йогурта, и Ривера завел Чарли туда и побеседовал с владельцем. Парень был слишком накачан для кондитера.

– Он уже пять дней не открывается, – сказал он. – Никому ни слова не сказал. У него все в порядке?

– Я уверен, у него все прекрасно, – ответил Ривера.

Через три минуты инспектор выяснил все телефонные номера и адрес Мятника Свежа у диспетчера полиции Сан-Франциско, и, прозвонив по всем и везде услышав автоответчики, они с Чарли отправились к Мятнику домой в Вершины-Близнецы. У двери квартиры лежала горка газет.

Ривера повернулся к Чарли:

– Кого-нибудь еще знаете? Кто мог бы подтвердить то, о чем вы мне рассказывали?

– В смысле – других Торговцев Смертью? – уточнил Чарли. – Я их не знаю, но знаю о них. С вами они, возможно, разговаривать не захотят.

– Хозяин букинистической лавки на Хэйт и старьевщик в начале 4-й улицы, так?

– Нет, – ответил Чарли. – Ничего похожего. Почему вы спросили?

– Потому что оба они пропали, – ответил Ривера. – У старьевщика в кабинете все стены были в крови. А у букиниста на полу валялось человеческое ухо.