Чарли был горд тем, что она узнала в его костюме дорогой подержанный “Сэвил-Роу”. Вопреки себе она училась ремеслу.

– Я устал бояться, – сказал он. – Я противодействую Силам Тьмы, или как их там, и знаешь – мы с ними один на один.

– Тебе надо мне это рассказывать? В смысле, в книге же говорится…

– Лили, мне кажется, я не тот, про кого там говорится. Книга утверждает, что я не причиняю смерть, но уже двое умерли более-менее от того, что́ я сделал.

– Повторяю – ты должен мне это рассказывать? Как ты сам отмечал неоднократно, я ребенок и я дико безответственна. Дико безответственна, да? Я никогда не слушаю внимательно.

– Ты одна знаешь, – сказал Чарли. – И тебе уже семнадцать, ты не ребенок – теперь ты юная женщина.

– Не еби мне мозг, Ашер. Если будешь так говорить, я сделаю себе еще пирсинг, нажрусь Е до полного обезвоживания и стану как мумия, договорюсь по мобильнику до того, что сядут батарейки, а потом найду какого-нибудь костлявого бледного задохлика и буду ему отсасывать, пока не заплачет.

– Значит, будет как по пятницам? – уточнил Чарли.

– Не твое дело, чем я занимаюсь в выходные.

– Да понятно.

– Вот и заткнись.

– Я устал бояться, Лили!

– Так перестань бояться, Чарли!

Оба отвернулись друг от друга – обоим стало не-ловко. Лили сделала вид, что тасует чеки за день, а Чарли – что роется в своем так называемом прогулочном саквояже, который Джейн звала “мужским ридикюлем”.

– Извини, – произнесла Лили, не отрывая взгляда от чеков.

– Нормально, – ответил Чарли. – Ты меня тоже.

По-прежнему не поднимая головы, Лили спросила:

– Но честно – надо мне обо всем этом рассказывать?

– Видимо, нет, – ответил Чарли. – Это как бы тяжкое бремя. Как бы…

– Грязная работа? – усмехнулась Лили.

– Ну. – Чарли тоже улыбнулся – ему полегчало. – Я больше не буду эту тему поднимать.

– Ничего. Клево, наверно.

– Честно? – Чарли не припоминал, чтобы кто-то считал его клевым. Он был тронут.

– Да не ты. Вся эта лабуда со Смертью.

– А, ну да, – опомнился Чарли. Есть! По-прежнему тысяча очков по шкале от нуля до клевизны. – Но ты права, это опасно. Больше никаких разговоров о моем э-э… хобби.

– И я больше не буду звать тебя Чарли, – сказала Лили. – Никогда.

– Это ничего, – ответил Чарли. – Сделаем вид, что этого не было. Отлично. Душевно поговорили. Возвращайся к своему плохо скрываемому презрению.

– Ашер, отъебись.

– Умница.

Наутро, когда он опять вышел на прогулку, его уже поджидали. Чарли на это рассчитывал и не разочаровался. Он заглянул в лавку – забрал итальянский костюм, который недавно к нему поступил, а также сигарную зажигалку, два года протомившуюся в витрине с антиквариатом, и пылающего фарфорового медведя – сосуд души какого-то очень давнего покойника. Затем выдвинулся на улицу и остановился прямо над ливнестоком. Помахал туристам на канатной дороге – вагончик как раз дребезжал мимо.

– Доброе утро, – бодро сказал он. Любой посторонний решил бы, что Чарли приветствует новый день, поскольку рядом никого больше не было.

– Мы выклюем ей глаза, как спелые сливы, – прошипел из стока женский голос. – Вытащи нас наверхи, Мясо. Вытащи нас, чтобы мы лакали кровь из зияющей раны, когда разорвем тебе грудь.

– И твои косточки захрустят у нас на зубах, как леденцы, – добавил другой голос, равно женский.

– Ага, – согласился первый. – Как леденцы.

– Ага, – вступил третий голос.

У Чарли по всему телу побежали мурашки, но он стряхнул их и постарался, чтобы голос не дрожал.

– Что ж, сегодня как раз недурственный денек, – сказал он. – Я хорошо отдохнул и выспался на удобной кровати под пуховым одеялом. Ночевать в канализации не пришлось.

– Сволочь! – прошипел женский хор.

– Поговорим за перекрестком.

Углубившись в Китайский квартал, Чарли шагал по тротуару беспечно, помахивая тростью, костюм болтался в легком чехле у него через плечо. Пробовал насвистывать, но решил, что это слишком банально. Когда он добрался до следующего перекрестка, под мостовой уже сидели.

– Я высосу душу младенца через ее родничок прямо у тебя на глазах, Мясо.

– О, прекрасно! – сказал Чарли, стиснув зубы и стараясь не выказать ужаса. – Она уже неплохо ползает, не пропустите завтрак – как только она доползет до своей резиновой ложечки, надает вам по задницам.

Из канализации донесся визг ненависти, за ним – шершавый шорох переговоров:

– Он не может так говорить? Он разве может так говорить? Он знает, кто мы?

– Сворачиваю налево, увидимся через квартал.

Молодой китаец в хип-хоповом прикиде посмотрел на Чарли и быстро шагнул вбок, чтобы не подцепить заразу безумия, которую наверняка нес в себе этот прилично одетый “ло пак”[44]. Чарли похлопал себя по уху:

– Извините, беспроводная гарнитура.

Китайский хип-хопер отрывисто кивнул, будто и сам догадался: как бы это ни выглядело, он не поехал, а вовсе даже отвисает, как бомбический мерзавец, так что не жми на газ, пидарас. Он перешел дорогу на красный свет, прихрамывая под бременем подтекста.

Чарли зашел в химчистку “Золотой дракон”, и человек за стойкой – мистер Ху, которого Чарли знал с восьми лет, – приветствовал его широкой и теплой судорогой левой брови. Таково было обычное приветствие старика, а для Чарли – недурной показатель, что старик еще жив. В длинном черном мундштуке, зажатом в деснах Ху, дымилась сигарета.

– Доброе утро, мистер Ху, – сказал Чарли. – Прекрасный день, не так ли?

– Костюм? – ответил мистер Ху, глядя на костюм, который Чарли скинул с плеча.

– Да, сегодня только один. – Весь свой товар получше Чарли носил в “Золотой дракон”, и в последние месяцы дела у химчистки шли неплохо – Чарли доставались кучи одежды от наследников. Он также заказывал здесь перелицовку и подгонку: мистер Ху считался лучшим трехпалым портным на всем Западном побережье, а то и в мире. В Китайском квартале его так и звали – Трехпалый Ху, однако, сказать правду, на самом деле он обладал восемью пальцами: не хватало всего двух поменьше на правой руке.

– Портной? – спросил Ху.

– Нет, спасибо, – ответил Чарли. – Это на перепродажу, не для меня.

Ху выхватил костюм из руки Чарли, пришпилил бирку и крикнул по-мандарински:

– Один костюм для Белого Беса! – после чего из зад-них комнат выскочила какая-то внучка, цапнула костюм и снова унеслась за шторку, не успел Чарли разглядеть ее лица.

– Один костюм для Белого Беса, – повторила она кому-то в недрах химчистки.

– Среда, – сказал Трехпалый Ху и сунул Чарли квитанцию.

– И вот еще что… – начал было Чарли.

– Ладно, вторник, – сказал Ху. – Но скидка нет.

– Нет, мистер Ху. Я знаю, мне давно не требовалось, но скажите – у вас еще сохранилось ваше другое предприятие?

Мистер Ху закрыл один глаз и смотрел на Чарли, должно быть, целую минуту. И только потом сказал:

– Пойдем, – и исчез за шторкой, оставив за собой тучку сигаретного дыма.

Чарли шагнул следом за ним в мастерскую – шумный, влажный ад чистящих жидкостей, отжимных утюгов и деловито суетящихся работников – и вступил в отгороженный фанерой крохотный кабинет в недрах. Ху закрыл за ним дверь и запер – точно так же они осуществляли свою сделку двадцать с лишним лет назад.

Когда Трехпалый Ху впервые провел Чарли Ашера через стигийскую химчистку “Золотой дракон”, десятилетний бета-самец был уверен, что сейчас его похитят и продадут в химчисточное рабство, зарежут и превратят в дим сум либо заставят курить опий и драться сразу с полусотней кунгфуистов в одной пижаме (в десять лет у Чарли имелось крайне слабое представление о культуре соседей), однако, несмотря на ужас, его подхлестывала страсть, заложенная в генах миллион лет назад, – тяга к огню. Да-да, именно хитроумный бета-самец впервые обнаружил огонь, и это правда – огонь у него тотчас же отобрал альфа-самец. (Альфы прощелкали открытие огня, но, поскольку ни шиша не понимали про хватание горячего оранжевого конца палки, им приписывается изобретение ожога третьей степени.) И все равно первоначальная искра лучилась в венах бет. Альфа-пацаны со временем переключались на девчонок и спорт, а беты по-прежнему занимались пиротехникой – вплоть до половозрелости, а то и дольше. Может, альфы и ведут за собой армии мира, но всякую срань все равно взрывают беты.