Старик отвернулся, на глазах у него выступили слезы, которые он смахнул, взяв себя в руки.

– Тогда моя жена оставила меня, – произнес спикер еле слышно. – Наши дочь и сын учились в колледже, и не было причины дальше притворяться. В то время уже все было по-другому, взгляды изменились, и я был в такой же безопасности, как какой-нибудь Кеннеди в Бостоне. Даже жеманники из епархии архиепископа держали рты на замке. Конечно, я дал понять некоторым из этих поганых ханжей: вмешайся церковь как-нибудь в ход выборов – я поощрю чернокожих радикалов и евреев в их намерении устроить адский шум в палате насчет их священного статуса, не подлежащего обложению налогом. Епископа чуть удар не разбил, он проклинал меня на все лады за подачу греховного примера обществу, но я заставил его замолчать. Сказал ему, что моя бывшая жена, возможно, спала и с ним. – Седовласый, с резко очерченным лицом спикер немного помолчал, а потом вскричал со слезами на глазах: – Матерь божья! Я хотел вернуть эту девушку!

– Уверен, вы говорите не о своей жене.

– Вы прекрасно понимаете, кого я имею в виду, мистер Никто! Но она не могла так поступить. Порядочный человек дал ей дом и имя нашему сыну почти на пятнадцать лет. Она не могла его покинуть – даже ради меня. Признаюсь, я тоже сохранил ее последнее письмо. Это были наши последние письма друг к другу. «Мы соединимся в будущей жизни, на небесах, – написала она мне. – Но уже не на этой земле, мой дорогой». Какая же это была чепуха! У нас мог бы быть чертовски хороший кусок жизни!

– Я бы сказал, сэр, это слова любящей женщины, уважающей вас так же сильно, как себя и своего сына. У вас есть собственные дети, а оправдание прошлого может разрушить будущее. Перед вами лежало будущее, мистер спикер.

– Я бы все бросил…

– Она не могла позволить вам сделать это, точно так же, как не могла погубить человека, давшего ей и ее ребенку дом и имя.

Старик достал носовой платок и вытер глаза. Его голос внезапно снова стал суровым:

– Откуда, черт побери, вы обо всем узнали?

– Это было нетрудно. Вы возглавляете палату представителей, третье лицо в государстве, а я хотел побольше узнать о вас. Простите меня, но пожилые люди говорят более откровенно, чем молодые, они не считают так называемые тайны такими уж важными. И конечно, я знал, что вы с вашей женой, будучи католиками, разведены. Принимая во внимание ваш политический вес в то время и власть вашей церкви, понимаю: это, должно быть, было очень непросто.

– Черт, не могу придраться к вам. Значит, вы искали стариков, бывших в то время поблизости?

– Я нашел их. И узнал, что ваша жена, дочь состоятельного человека, стремившегося к политическому влиянию и буквально финансировавшего ваши ранние кампании, имела незавидную репутацию.

– И до и после замужества, мистер Никто. Однако я был последним, кто это понял.

– Но все же поняли, – уверенно сказал Варак. – Поэтому в гневе и замешательстве стали искать отношений на стороне. В то время вы были убеждены, что ничего не сможете поделать со своим браком, просто искали суррогатного утешения.

– Это так называется? Я искал кого-то, кто мог бы стать моим.

– И нашли ее в больнице, куда пришли сдавать кровь во время какой-то кампании. Она была дипломированной медсестрой из Ирландии, которая готовилась к подтверждению своих профессиональных прав в Соединенных Штатах.

– Да какого черта…

– Старики болтают.

– Пи-Уи Мангекавалло, – прошептал спикер, и его глаза внезапно заискрились от воспоминаний о счастливых мгновениях. – Он держал маленькое итальянское заведение, бар с хорошей сицилийской кухней, примерно в четырех кварталах от больницы. Там мне никто никогда не докучал; не думаю, чтобы они знали, кто я такой. Паршивец этакий, надо же, помнит!

– Сейчас мистеру Мангекавалло за девяносто, но он и правда помнит. Вы частенько приводили туда свою милую медсестру, а он обычно закрывал свой бар в час ночи и оставлял вас внутри. Только просил, чтобы вы потише проигрывали тарантеллы на музыкальном автомате.

– Прекрасный человек.

– Он обладает незаурядной памятью для его возраста, но уже не так сдержан, как был в молодости. Предается подобным воспоминаниям, перескакивает с одной мысли на другую и действительно за стаканчиком кьянти говорит такие вещи, которые ни в коем случае не выболтал бы даже еще несколько лет назад.

– Его возраст дает ему право…

– А вы так ему доверяли, мистер спикер! – вставил Варак.

– Нет, на самом деле нет, – не согласился старый политик. – Но Пи-Уи, видимо, сопоставил факты – это было нетрудно. После того как она уехала в Ирландию, я имел обыкновение приходить к нему в бар, довольно часто на протяжении пары лет. Там пил больше, чем обычно, потому что, как я уже сказал, никто не знал меня и всем было на меня наплевать, а Пи-Уи всегда и, как говорится, без происшествий доставлял меня домой. Возможно, в эти моменты я слишком много болтал.

– Вы вернулись в заведение мистера Мангекавалло, когда она вышла замуж…

– О да, вернулся! Это было словно вчера… Помню, как зашел туда, и совершенно не помню, как оттуда вышел.

– Мистер Мангекавалло четко называет имена, страну, город, дату вашего разрыва… Я поехал в Ирландию.

Кивком спикер резко прервал Варака, немигающие глаза уставились на него злобно и вопрошающе.

– Чего ты от меня хочешь? Все кончено, все в прошлом, ты не можешь мне навредить. Так чего же ты хочешь?

– Ничего такого, о чем вы когда-либо пожалели бы или чего стыдились бы, сэр. Даже после самого строгого исследования всей подноготной вы могли бы только одобрить рекомендацию моих клиентов.

– Твоих… клиентов? Рекомендацию?.. Что, какое-нибудь назначение в палате представителей?

– Да, сэр.

– К дьяволу все! Почему мне надо соглашаться с тем, о чем ты, черт тебя побери, тут толкуешь?

– Из-за одной детали в Ирландии, о которой вы не знаете.

– Что это такое?

– Вы слышали об убийце, который называет себя Тамми Шири, «фланговом командире» так называемых «временных» Ирландской республиканской армии?

– Вот свинья! Пятно позора для всех ирландских кланов!

– Это ваш сын.

Прошла неделя. Для Кендрика она стала еще одним доказательством того, как в Вашингтоне быстро проходит слава. Транслировавшиеся по телевидению слушания комитета Партриджа были приостановлены по просьбе Пентагона, издавшего бюллетень, состоявший из двух частей: в первой речь шла о проверке определенных «внутренних» финансовых документов и во второй – о произведении полковника Роберта Бэрриша в чин бригадного генерала и назначении его на остров Гуам для надзора за этим наиболее жизненно важным аванпостом свободы.

Некий Джозеф Смит, проживающий в доме номер 70 по Седар-стрит в Клинтоне, штат Нью-Джерси, чей отец был на Гуаме с 27-й армией, захохотал во все горло и толкнул сидящую перед телевизором жену в левый бок:

– Ну его и полили, детка! Вот дает этот, как его там? Да он теперь мой дружок!

Все краткие периоды эйфории внезапно заканчиваются, закончился и период временного облегчения, испытываемый представителем девятого округа Колорадо по выборам в конгресс.

– Господи боже! – вскричал Фил Тобиас, главный помощник конгрессмена, кладя трубку. – Звонит сам спикер палаты! Не помощник, не секретарь, сам!

– Тебе, наверное, стоит побыстрее сообщить об этом другому «самому», – заметила Энни О’Рейли. – Он по твоей линии позвонил, не по моей. Не болтай, дорогуша. Просто нажми на кнопку и доложи. Это дело тебя не касается.

– Но ведь это неправильно! Сначала мне должны были позвонить его люди…

– Ну, докладывай же!

Тобиас доложил и соединил шефа.

– Кендрик?

– Да, мистер спикер.

– Можете уделить мне несколько минут? – В произношении уроженца Новой Англии слово «уделить» прозвучало, как «узлить».

– Ну конечно, мистер спикер, если вы считаете дело важным.

– Я не позвонил бы непосредственно засранцу новичку, если бы не считал дело важным.