Со стороны бани и торговых рядов уже не доносилось шума. Лишь время от времени проезжали телеги со скарбом, на которых сидели турчанки, закутанные в покрывала, — съежившиеся, испуганные. Турки бежали на юг. Может быть, это были последние беженцы из города. Вид этих молчаливых теней в вечернем сумраке усиливал тревогу в душе Бруцева.
Что делать? Снова связаться с Грозевым? Но найдет ли он его в мастерской Матея? И не опоздает ли? Если за это время выведут заключенных, сможет ли Гетов справиться в одиночку?
Он обернулся к шорнику.
— Надо что-то предпринять, время идет… То, что в тюрьму впустили башибузуков — не к добру…
— Предлагай, что будем делать, — отозвался Гетов, приближаясь к семинаристу, ведущему наблюдение из окошка.
Сияние над крышами медленно угасало. Порой чья-то тень бесшумно скользила по улочке. Город затаил дыхание, прислушиваясь к ночи. В казармах не били барабаны, муэдзины не призывали с минаретов на молитву.
Вдруг из Ташкапу донеслись удары в железную рельсу.
— Сейчас их начнут выводить, — взволнованно произнес Бруцев, — нам надо быстрее вылезти и спрятаться за сеновалом старых казарм. Там и решим, как поступить…
Павел Данов услышал удары в железную рельсу во дворе в тот момент, когда, стоя под оконцем в камере, прислушивался к артиллерийской канонаде. Уже несколько дней никто ими не интересовался. Вчера и сегодня их не кормили. Накануне вечером в последний раз налили воды в железное ведро в углу камеры, и после этого жизнь в Ташкапу замерла.
То, что освобождение близко, ощущалось по всему — по непрерывному гулу боев, по глухой тревоге, царившей в городе и неведомо как проникавшей и в тюрьму, и особенно по враждебным и озабоченным лицам охранников.
Щелкнул замок, дверь открылась, и в свете дымящего факела Данов увидел стражника, знакомого ему в лицо: ему приходилось встречать его раньше в городе. Позади него стояли какие-то люди — с бандитскими физиономиями, в пестрых чалмах и коротких полушубках на меху.
— Господин, — сказал стражник, — надо спуститься вниз. Все пойдем отсюда. Будем убегать в Хасково…
Он отступил от двери, и двое башибузуков ворвались в камеру, схватили Павла за руки и, заломив их назад, ловко связали веревкой. Павел попытался было сопротивляться, но один из башибузуков ударил его по голове и грязно выругался по-турецки. Потом его молча вытолкнули в коридор. Из галерей выводили других заключенных.
Во дворе горел костер, там уже стояла группа заключенных, окруженных башибузуками.
Павла толкнули вниз, и он стал спускаться по лестнице, нащупывая ногами скользкие ото льда ступени.
— Давай быстрее, гяур! — крикнул идущий сзади турок. — Чего тащишься, как…
Спустившись к другим, Данов поискал глазами Дончева. Крупная фигура Димитра виднелась в конце ряда, возле железной рельсы. Павлу показалось, что тот его заметил и даже хочет что-то сказать ему глазами, но потом подумал, что это просто блики костра — они создают такое впечатление.
— Ибрагим Саладжа-ага! — крикнул один из турок с верхней галереи. — Больше никого нет…
Их главарь, к которому относились эти слова, высокий турок с бритой головой, обернулся и оглядел распахнутые двери камер, потом мрачно ухмыльнулся:
— Проверь еще раз, чтоб кого не забыть, мы ж идем русских встречать!..
Глаза его как-то странно блеснули, он обвел взглядом ряды заключенных.
Неожиданно Павел почувствовал, что кто-то дотронулся до его связанных за спиной рук. Осторожно обернувшись, он увидел светловолосого мужчину лет тридцати в крестьянской одежде, с умным и проницательным взглядом. Тот медленно развязывал веревку, стягивавшую его кисти.
— Не оборачивайся, — прошептал крестьянин. — Когда нас выведут, найдем способ…
Данов молча смотрел на него. Лицо показалось ему знакомым, но где он его видел, Павел не мог вспомнить.
Из караульного помещения вышел коренастый офицер. За ним шел охранник с факелом. Ибрагим Саладжа-ага смотрел на офицера с легкой, едва уловимой улыбкой человека, обладающего силой и знающего свое дело.
Офицер что-то сказал охраннику, потом спросил о чем-то Ибрагима Саладжа-агу.
— Да нет тут иностранцев, — громко ответил турок и, пренебрежительно махнув рукой, продолжал: — Какие тут иностранцы, не видишь, что ли, что все здесь — поганцы неверные…
— Попридержи язык, — огрызнулся офицер, — позавчера задержали двух балагуров из Беча, так потом правитель целый день препирался с консулами.
Повернувшись к заключенным, он громко крикнул:
— Слушай!..
Двор притих.
— Есть ли тут иностранцы, — офицер поднял руку, — или кому-нибудь известно, что среди вас находится иностранец?…
Мрачную тишину нарушал лишь треск поленьев в костре. Павел машинально сунул руку в карман и нащупал твердый пергамент, который дал ему при расставании Макгахан.
В мозгу у него вспыхнула мысль: может ли он спастись подобным образом? И что это будет: спасение или бегство? А разве сейчас бегство — не единственное спасение? Что честнее — смерть или оправдание, что хочешь жить во имя отечества? Перед собой, перед всеми, кто сейчас здесь находится… Руки у него дрожали.
Он посмотрел на лица заключенных, стоящих с ним рядом, кирпично-красные при свете костра, и медленно вынул руку из кармана.
— Хорошо, — сказал офицер, немного помолчав, — нет…
Затем, повернувшись к турку, произнес негромко:
— Потом не будете возвращаться сюда, а выйдете прямо через квартал Хаджи Хасан на дорогу к Хасково. До полуночи чтоб были там…
«До полуночи…» — повторил Павел в уме, и все показалось ему настолько невероятным, словно это была не явь, а всего лишь дурной сон.
Офицер произнес еще несколько слов, затем вскочил на коня и в сопровождении стражника исчез под темным сводом ворот.
Ибрагим Саладжа-ага, проводив его взглядом, крикнул куда-то в темноту:
— Халил!.. Давай веревки!.. Куда ты там подевался?…
Из глубины двора появился низенький хромой турок. Он нес в обеих руках по мотку веревок.
— Давай сюда! — крикнул ему Ибрагим Саладжа-ага. Потом обратился к стоящим рядом с ним башибузукам: — Начинайте!..
Башибузуки, схватив веревки, натянули их с удивительной ловкостью и принялись с одного до другого края завязывать заключенных за шеи, накидывая на каждого петлю, как делали обычно, привязывая лошадей к коновязи.
Кое-кто из заключенных, по-видимому, сопротивлялся, но глухие удары, последовавшие вслед за этим, дали понять, что всякое сопротивление бесполезно.
Когда все были завязаны, Ибрагим Саладжа-ara прошел вдоль рядов, потом дал рукой знак:
— Давайте, ведите их, потом нам надо будет еще в квартале Хаджи Хасан взять вещи Мусы Ахмеда… Быстрее освобождайте телеги, времени нет…
Ряды тронулись, но их повели не к центральным воротам, а к боковым, выходящим на берег Марицы.
Проходя мимо Дончева, Павел взглянул на него. Лицо Димитра было обезображено, но в здоровом глазу и сейчас светился ум, взгляд его выражал твердость, силу воли, что всегда нравилось Павлу в этом человеке. Орудия гремели совсем близко, и глаз Дончева сверкнул в ту сторону, будто ободряя их обоих.
На берегу заключенных ждали шесть телег с высокими бортами: башибузуки оставили их здесь заранее. Они затолкали в каждую человек по двадцать, и телеги двинулись вдоль реки.
Люди стояли, привалившись к бортам и опустив головы, чтобы не дергать веревки, сдавливавшие им горло. Несколько башибузуков «наводили порядок», тесня их друг к другу.
Телеги ехали по берегу реки, местами покрытой льдом. Ибрагим Саладжа-ara крикнул что-то башибузукам, и те начали подталкивать людей к передкам телег.
— Вперед, поганец! — бородатый турок толкнул Данова в спину.
Павел споткнулся, очки слетели и провалились в широкую щель на дне телеги. Беспомощно оглянулся: он ничего не видел. Вокруг была пустота. Ухватившись за руку человека, стоявшего сзади, Павел с трудом сохранил равновесие.
