— Хорошо задумано. И хитро… Загнать нас в западню, не дать возможности двигаться ни по левому, ни по правому берегу реки… Гм… — покачал он головой, — ловкий замысел, но ему суждено провалиться…

Маршал немного подумал. Его палец медленно двинулся вдоль ниточки реки, потом вернулся обратно, словно отражая ход его мыслей.

Подняв от карты глаза, Сулейман-паша посмотрел на Шекир-пашу, который участвовал в составлении плана румелийской обороны. Взгляд его был весел.

— Вы предусмотрели и этот их вариант…

Маршал снова склонился над оперативной картой оборонительных линий и после долгого, сосредоточенного молчания выпрямился, заложил руки за спину и угрожающе произнес:

— Мы преподнесем русским крепкий орешек… Посмотрим, смогут ли они его разгрызть… — Лицо его постепенно оживилось, к нему вновь вернулось хорошее настроение.

— Первая ошибка, которую они допустили, — говорил он, шагая по комнате, — это то, что не стали производить основную перегруппировку сил. Удовлетворились лишь тем, что разбили их на пять колонн. Выступили в поход все равно что на свадьбу!..

Он хитро усмехнулся.

— Их вторая ошибка — убеждение, что по линии Пазарджик — Пловдив не будет серьезных сражений. Они предполагают, что мы рассчитывали только на горы. Теперь же им придется убедиться в обратном.

Он покачал головой.

— Но самое главное, господа, — он оглядел весь штаб, — перед нами открывается возможность взять реванш. — Глаза его заблестели. — Здесь, на равнине, мы сможем осуществить то, чего не сделали в горах. Силы армии полностью сохранились. Люди отдохнули. Наша пятидесятитысячная армия имеет перед собой истощенный десятидневными непрерывными боями и переходами тридцатитысячный отряд. В данный момент и по численности, и по боеспособности войск мы превосходим противника. Окрыленные своим успехом, русские не в состоянии оценить реального положения. Их метод распределения сил и скорость передвижения свидетельствуют о том, что они не подозревают о существовании румелийской обороны, что может им обойтись дорого, очень дорого.

Лицо маршала покраснело, это еще больше подчеркивали рыжая борода и увлажнившиеся голубые глаза.

— И я уверен, — продолжал он, — что если нам удастся полностью применить план обороны, может произойти коренной поворот в ходе войны. Что нам сейчас нужно? Выиграть крупное сражение, нанести внезапный удар, который развеет их иллюзии. Их силы на исходе. И тогда переговоры о перемирии явятся для них единственной возможностью. А именно это нам и нужно. Это и ничего другого…

— Ваше превосходительство, — прервал его вошедший адъютант, — вам депеша…

Сулейман-паша взял сложенный вчетверо лист с расшифрованным текстом и, продолжая говорить, развернул его. Взгляд его быстро пробежал текст — раз, другой. Потом он посмотрел на адъютанта, в глазах его читалась растерянность.

— Когда ее передали? — спросил он, в голосе его звучала угроза.

— Только что, ваше превосходительство, — щелкнул каблуками адъютант.

Сулейман-паша посмотрел на присутствующих.

— Скобелев окружил Вейсел-пашу у села Шейново на Казанлыкской равнине, господа, — сухо произнес он.

Но лихорадочное возбуждение, охватившее его незадолго до этого, снова вернулось к нему, и он, решительным жестом разорвав телеграмму, обратился к адъютанту:

— Сообщите в Пловдив Амурат-бею, чтобы он подготовил военный совет. Мы прибудем через три часа. Обеспечьте подробные сведения о положении у Шейново.

— Господа, — сказал он, обращаясь ко всем офицерам, — по коням! Нам предстоят решающие дни…

Заседание военного совета в пловдивском мютесарифстве началось поздно вечером, на четыре часа позже, чем определил Сулейман-паша. Причиной этого явилось медленное передвижение штаба из Пазарджика в Пловдив по забитой людьми и повозками дороге, а также отсутствие точных сведений с фронта при Шейново.

Совет обсуждал один-единственный вопрос: выделить ли часть войск для прорыва окружения, в которое попал Вейсел-паша, или в точности осуществить план румелийской обороны.

Подсчитывались батальоны и эскадроны Гурко и Скобелева, допускалась возможность неожиданной атаки со стороны Троянского перевала, обсуждалась переброска целых военных группировок. Сулейман-паша предлагал какой-то вариант, с жаром его отстаивал, а потом сам же его отвергал. Он вставал с места, ходил вокруг стола, говорил, убеждал. Внезапно яростно нападал на командование в Константинополе, доказывал правоту своих давнишних предвидений и своим поведением еще больше нагнетал напряженность.

Амурат-бей сидел в центре стола, слушал бессвязные мысли маршала, и душа его стенала от бессильной ярости.

Весь этот провал начался еще месяц назад, когда все успокоились в связи с сильными снегопадами, сделавшими перевалы Стара-Планины непроходимыми.

Тогда он проинспектировал всю линию расположения войск от Клисуры до Казанлыка, и всеобщее беспечное спокойствие заставило его провести долгий нелицеприятный разговор с Вейсел-пашой. Пренебрежительно отмахиваясь от его слов, тот полностью отрицал возможность перехода гор зимой. Тогда Амурат-бей обратился с докладом к командованию в Константинополе. Но оттуда ему ответили, что у маршалов Сулейман-паши и Вейсел-паши имеются специальные инструкции. Этим все и кончилось. А спустя неделю с головокружительной быстротой одно за другим произошли события — переход Стара-Планины войсками Гурко, падение Софии, выход Скобелева на Казанлыкскую равнину, окружение Вейсел-паши.

Он стал вслушиваться в слова Сулейман-паши, который продолжал жестикулировать, стоя за столом. «Старая привычка еврейских торговцев из Баварии…» — подумал с досадой Амурат-бей, вспомнив происхождение маршала. Этот факт всегда его раздражал, от него страдало его оттоманское самолюбие. Сулейман-паша снова предлагал какой-то вариант. Амурат-бей уставился на карту и перестал его слушать.

В сущности Сулейман-паша в одном был прав: в кульминационный момент войны решительное сражение, даже со спорным успехом, могло бы привести к почетному перемирию. Все остальное означало поражение — позорное и окончательное. Пока утешительно было то, что русские, по всей вероятности, не подозревали о возможности жесткой обороны на Фракийской низменности. Это могло стать крупным шансом в борьбе за желаемое перемирие.

— Вот и все! — произнес слегка охрипшим голосом Сулейман-паша. — Таково реальное положение! Все остальное — лишь неверие, слабость, страх!

Замолчав, он склонился над картой. В комнате воцарилась мертвая тишина. Огонек лампы дрожал и колебался, отбрасывая на стены расплывчатые тени присутствующих. И в этот момент откуда-то издалека донеслись артиллерийские залпы — глухие и зловещие, как подземное эхо.

Сулейман-паша поднял голову, прислушиваясь. Обежав взглядом сидящих за столом, медленно произнес, словно прикидывая:

— Вероятно, это авангард Креденера к северу от Пазарджика…

Потом выпрямился, глаза его блеснули торжеством:

— Кончено! Хотят ли не хотят — им придется принять бой! Сейчас они поймут, на что надеялись и в чем ошиблись…

Маршал тяжело опустил кулак на стол.

В дверь робко постучали. Что-то шепнули адъютанту. Адъютант приблизился к столу.

— Вас вызывают вниз, в аппаратную, ваше превосходительство. Вас и Амурат-бея…

В аппаратной принимали сообщение из ставки в Илдызкьошке. Телеграфный аппарат неравномерно стучал, лента закручивалась в спираль.

Адъютант вынул таблицу с телеграфным кодом и стал читать:

«К сведению маршала Сулейман-паши и Амурат-бея. Лично. Совершенно секретно. Румелийский план обороны известен противнику во всех подробностях. Осуществить его не представляется возможным. Ждите дальнейших распоряжений…»

Сулейман-паша словно окаменел, потом обернулся и взглянул на ошеломленного Амурат-бея. От пляшущего огонька лампы лицо Амурат-бея казалось изборожденным длинными страшными морщинами.

Аппарат продолжал бесстрастно стучать: «Ждите дальнейших распоряжений…»