Но убрать фараонов тем более необходимо.

Рука террориста изредка тянулась к спрятанному под сиденьем "Алексу" (калибр 0.38 дюйма, скорострельность 300 в минуту). Особенно он нервничал, когда милиционеры бесцеремонно разглядывали его. Террорист сдерживался, понимая, что противники — тоже профессионалы. И ждал, ждал момент.

Вот тут-то ворвавшиеся в салон литераторы вконец спутали ему карты.

Хозяева банкета а-ля фуршет подстраховались. Гостей пригласили на Шпалерную, 17 (лже-Ольга и Станислав упоминали правильный адрес в своих мыслях). Но Дом Писателя расположен по адресу Шпалерная, 18! Это рядом, напротив. Задумка была такая — о точном месте (Шпалерная, 17) сообщать только своим, проверенным, а нежелательные гости и просто поклонники Лема пусть направляются в Дом Писателя, пусть безуспешно ищут. Красивая задумка.

Собравшиеся ждали. Висели приветственные плакаты: "Слава Лем!" — на одной стене комнаты, "Стасик Лем!" — на другой. Манили изысканные вина и закуски. Повсюду лежали стопки романа "Понос", написанного Нобелевским лауреатом вслед за известным романом "Насморк". Книги предназначались для организованного получения автографов, как бы на десерт.

Этот фантастический детектив (имеется в виду "Понос") рассказывал о подпольном производстве совершенно нового типа винограда — управляемого, который то спел, то зелен. Пан Лем, правда, обижался на такую трактовку и утверждал, что на самом деле он писал о трагедии искусственно оразумленного существа — лисицы, которая то дура, то умная. На протяжении всего романа герой-следователь мучатся животом, а в финале умирает, так никого и не разоблачив.

Впрочем, все сказанное в этой главе к делу не относится.

Лауреат задерживался.

Михаил Успенский:

Но задерживались и фэны. Сидорович ходил взад и вперед по холлу, с неприязнью поглядывая на тщедушную фигурку престарелого шведского короля. Король был в мундире, при всех регалиях, отчего народ принимал его за швейцара и величал "папашей".

"Вовсе незачем было его усыплять и вывозить в трюме сухогруза "Маньяк Чикатило", — думал Сидорович. — Небось не отсохли бы руки у меня самому вручить Нобелевку".

В углу холла врач-вредитель Лазарчук уже раскинул свое зловещее хозяйство — искусственную почку, искусственное сердце, барокамеру, аппарат для переливания крови христианских младенцев — и теперь жестами манил Сидоровича поправить здоровье.

В это время в туалете Леонид Ильич гляделся в зеркало и думал про себя: "Кто этот красивый молдованин? Уж не Сергей ли Иванов? Нет, это я уже размечтался…"

Но и без того академик Чазов поработал над ним неплохо — пересаженные органы молодой гориллы совершили чудо. Выглядел Леонид Ильич лет на тридцать, не больше. А чекисты придумали для него отличную легенду — героическое, почти диссидентское прошлое, да и фамилию подобрали подходящую — Бережной.

…Стекло входной двери звонко разлетелось, и в холл ввалились очень сильно хорошие майор Руденко и капитан Брайдер. Они крепко опирались на незнакомца загадочной наружности и внутренности.

— Сидор, знакомься! — зашумел Брайдер. — Наш человек, водила из Колумбии, маць иху у пераеб!

"Началось", — отметил Сидорович.

"Началось! — обрадованно думал террорист Натаныч-Щеголев. — Легко и свободно внедрился…"

Он внимательно оглядел холл, и первой заботой злодея стала, конечно, идентификация Штерна.

"Надо будет во время банкета слева от так называемой "Ларионовой" посадить, скажем, Лукина, а справа, скажем, Успенского. Если это Штерн, образуется критическая масса невероятной убойной силы. Если же Ларионова настоящая… Что ж, туда им и дорога!"

Террорист Натаныч-Щеголев не ведал жалости. Но тут его взгляд упал на величественную фигуру в бороде и очках.

"Опередил, каррамба долбанная! Конечно, старина Витман по кличке "Уолт" применил свой коронный прием: переоделся Логиновым, а под рубаху запихал килограммов двадцать пластиковой взрывчатки, вроде как живот… Но ничего, я тебе сделаю галстук по-колумбийски…"

…Столяров напряженно всматривался в заоконное пространство. Он тщательно сбрил усы и бороду в надежде, что Луиза Тележко с питерского ТВ примет его за Лема и тут же возьмет интервью, в котором он всыплет по первое число заморским графоманам. Таков был чудовищный замысел его холодного, расчетливого мозга.

Следом за Столяровым ползли слухи, что никакого Столярова нет вообще, а просто в начале пятидесятых в Ленинграде проводили секретные опыты по клонированию, и среди доноров был молодой студент Б.Стругацкий.

Это объясняло многое, если не все.

"У Витмана, конечно, взрыватель нажимного действия, — соображал террорист. — Подойдет к Столярову, пожмет руку — и взрыв! Он уже десятки раз это проделывал…"

Из туалета вышел Леонид Ильич Бережной, ища, кого бы обнять и поцеловать.

— Застегнуться не забудь, компартия! — злобно кинул ему хорошо осведомленный Сидорович, но тут к разгромленной двери подкатил рефрижератор.

— Фэны приехали! Они такие оригиналы! — загалдел народ. Быстро откинули засов, распахнули двери фургона.

Рефрижератор был доверху забит картонными коробками. На каждой из них красовалась этикетка "Электрофен "Моряна".

Сидорович открывал тару, убеждался, что вместо Казакова или Байкалова там действительно парикмахерское устройство, и отбрасывал в сторону. Только на последней коробке было написано: "Сифон бытовой "Свияга".

Сидорович похолодел.

"Кто-то по дороге переправил одну букву в накладной, — догадался босс. — И вот что мы имеем! Сбывается проклятие старого Флейшмана…"

Лазарчук в своем углу радостно залязгал ланцетами.

А заодно и корнцангами.

…Пан Станислав заявился с довольно странной компанией — достаточно сказать, что самым приличным человеком в ней был писатель Казанцев, которого польский классик почтительно именовал "экселенц".

"Придется терпеть", — скрипнул зубами Сидорович и пихнул шведского короля локтем:

— Пошел, папаша!

Вместо Нобелевской речи пан Станислав почему-то забрался на стол и начал декламировать бессмертные строки Мицкевича из поэмы "Пан Тадеуш, или последний наезд на Литве":

То не шт(у)ка

З(а)биць кр(у)ка

(А)ле с(о)ву

Втр(а)фиць в гл(о)ву.

Комбин(а)цья

Для жолн(е)жа

Г(о)лем д(у)пем

З(а)биць (е)жа!

Все зааплодировали, только Рыбаков, известный внезапной дерзостию своих поступков, тоже забрался на стол и с криком: "Все хвалят, а я плюю на вашего Лема!" точно плюнул на лысину классика.

Правда, он тут же ужаснулся своему деянию, принялся стирать плевок рукавом пиджака.

Плевок исчез, следом за ним поползла и лысина, обнажив взлохмаченные волосы.

— Лайдаки! — вопил ложный пан. — До дупы! Жидзи грода Питера!

Штаны с него тоже сползли, под ними обнаружились старые офицерские брюки.

Это был… Это был…

Впрочем, читатели уже догадались, кто это был.