Повествование ведется от лица одной из таких голов, возвращенной к жизни на чужом теле.

Жажда мести, заговор, революция…

Наконец-то (сколько лет прошло со времени публикации повести "Срубить крест"!) мы видим, как этот автор мог писать… Остается только гадать, сколько шедевров осталось им не написанными из-за того, что они все равно не были бы востребованы — своим временем…

По контрасту с повестью Фирсова, рассказ Сергея Другаля "Чужие обычаи" — космическая НФ, написанная в виртуозном другалевском стиле. Команда первооткрывателей высаживается на свеженькую планету и принимаются устанавливать взаимопонимание с местным первобытным населением. Судя по тому, как ребята это делают, методология процедуры контакта на Земле еще не разработана. Контактеры просто развлекаются — и заодно развлекают читателя. Один герой, установив несоответствие обычаев планеты общечеловеческим нормам, начинает активную прогрессорскую деятельность, за что и получает. Другой, установив то же самое, принимает чужие обычаи как данность и успешно (до полной потери гуманистической идеологии) вливается в первобытно-племенной коллектив. Резюме: в чужой монастырь со своим уставом не суйся. Пожалуй, редко какой рассказ я читал с большим удовольствием.

Помня, что время не стоит на месте — и авторы иногда тоже, — я постарался забыть о разочаровании от "Охоты на Большую Медведицу", первой повести Алексея Иванова, и приступил к его новому программному произведению, которое называется "Корабли и Галактика". И сразу же обрадовался — мне показалось, что у автора появилось чувство юмора. Ну что еще я мог подумать, если с первых строк стало ясно, что я читаю классическую по форме космическую оперу, нарочито патетическую и выспренную, да еще и с великолепными пародийными эпизодами — одно описание космической крепости с подъемным мостом, контрфорсами и краснокирпичными заплатами чего стоит! В общем, читаю, радуюсь и думаю, что все хорошо, только надо было автору для еще большего юмору тупо писать вообще все существительные с заглавной буквы — не только Корабли, Люди и Космос, а еще и, скажем, Пульт, Антенна и Сопло. И вдруг замечаю — что-то не так. Кажется, автор все эти пародийные прелести использует как антураж для серьезной космической оперы — насколько космическая опера вообще может быть серьезной. То есть, это у Алексея Иванова эстетика такая — то, что я однозначно воспринимаю как хохму, он не менее однозначно воспринимает как изыск. Вот ведь какая разница восприятий… И теперь меня мучает и гложет вопрос: это у меня восприятие такое уродское — или господин автор не в состоянии адекватно подобрать инструментарий для создания своих произведений? Впрочем, повторяю, читается все это забавно и даже может сильно понравится младшим школьницам.

И закончить обзор я хочу упоминанием о повести москвича Александра Громова "Наработка на отказ". Громов написал сильную и динамичную вещь о Человечестве, которое обречено бесконечно повторять свои ошибки, главная из которых — пренебрежение этичностью средств, используемых для достижения поставленной цели. Это космическая фантастика — действие разворачивается на другой планете, которую колонизируют сразу несколько держав. Каждая делает это по-своему, но основное внимание автор обращает на одно поселение, давно ставшее самодостаточным социумом. Социум этот быстро ассимилирует новичков (тем самым сводя почти на нет влияние материнского социума) и семимильными шагами движется от относительной свободы к неприкрытому тоталитаризму.

В "Наработке на отказ" есть почти все, что я хотел бы видеть в добротно сделанном произведении массовой коммерческой (что не значит дурной) НФ — герой с ясно различимым характером, изобретательно написанный антураж, загадка. Несколько подкачал сюжет автору, кажется, не хватает пока дыхания на такие длинные дистанции и он никак не может выдержать ритм. Впрочем, это могут быть издержки технические — "Следопыт" напечатал повесть (роман?) в журнальном варианте… А в общем, могу только порадоваться, что в нашей фантастике появился новый многообещающий автор.

И в 1993, и в 1994 годах "Уральский следопыт" приходил в Санкт-Петербург судорожно. К декабрю здесь появился только четвертый номер. Увы. Обзор останавливается на полпути…

Как жизнь.

Я люблю роман "Евангелие от Тимофея" и потому заранее прошу простить меня за возможную пристрастность. На это есть свои причины. Кому-нибудь может показаться, что мои оценки слишком субъективны и эмоциональны, но… Простите.

Как известно, "Евангелие…" вместе с новым романом "Клинки Максаров", первоначально напечатанном в значительно сокращенном варианте в "Меге" #1 за 1994 год, составляют первую половину обещанной тетралогии "Тропа". Стоит ли говорить, что вариант романа, сокращенный в три раза за счет с кровью вырванных из текста кусков, был весьма далек от совершенства. Однако мне кажется, что "Евангелие…", в свое время почти обойденное вниманием критики, заслуживает того, чтобы остановиться на нем отдельно.

"Евангелие от Тимофея" — очень умный и очень грустный роман. Это роман-антиутопия, роман-гротеск, роман-притча. Притча о власти и о жизни, которая продолжается вопреки и несмотря на тупую давящую силу этой власти. И если Лес в "Улитке на склоне" (вещи, связь с которой в "Евангелии от Тимофея" прослеживается на уровне символов) является метафорой чужого и непонятного будущего, то Вершень, Иззыбье и Бездна — достаточно прозрачная метафора настоящего, не менее таинственного и пугающего. И у Стругацких, и у Брайдера и Чадовича власть как таковая — один из главных предметов размышления. Уже в силу своей природы власть, как правило, достается тому, для кого обладание ею служит достаточным вознаграждением за любые издержки морального плана. Чем выше моральные требования человека к себе, тем меньше шансов у него взобраться на верхнюю ступеньку социальной лестницы. Так происходит в любом обществе, не зависимо от того, чем регулируются отношения в нем Конституцией, Библейскими Заповедями или Письменами на полях старой поваренной книги. Так будет продолжаться до тех пор, пока будет существовать сама власть — или, по крайней мере, институты власти.

Здесь таится и еще одно, принципиальное отличие "Улитки на склоне" от "Евангелия от Тимофея": если взгляд Переца на полную бытового абсурда жизнь Управления — это взгляд изнутри, то взгляд Артема, главного героя дилогии, путешественника между мирами это взгляд стороннего наблюдателя, и среди кажущегося абсурда он обнаруживает четкую систему, действующую с достаточно высокой функциональностью, любое отступление от которой ведет к глобальной катастрофе со сложно представимыми последствиями. Поэтому достигший вопреки всем социальным законам вершины власти Артем, еще более беспомощен, чем Перец, занявший место Директора Управления. Любое изменение, независимо от его целей, ведет только к худшему — и это замыкает нового "Тимофея" в заколдованный круг.

И поэтому Артем уходит. Все поручения, которые дают ему странные существа, живущие во многих мирах одновременно, всего лишь служат предлогом. На самом деле ступить на Тропу его заставляет бессилие что-либо изменить.

Мир — или, вернее, миры — "Клинков максаров" в основном еще менее гостеприимны, чем мир "Евангелия…" И если Вершень закалила и изменила душу и разум Артема, то мир максаров проделал тоже самое с его телом и волей — лишив тем самым последнего, что роднило его с тем человеком, который когда-то покинул Землю через межпространственную щель. Впрочем, здесь авторы уже не замахиваются на глобальные проблемы философского или социального плана. Главный вопрос "Клинков максаров" — вопрос о природе зла, но на мой взгляд, сам образ абсолютного зла выполнен в этом романе не совсем удачно. Социальные отношения в мире максаров на первый взгляд прямо противоположны отношениям в "Евангелии…". Жесткая, централизованная олигархическая власть там — и полная анархия, где относительное затишье может существовать только благодаря паритету сил воинственных, почти бессмертных максаров здесь. И Артем, незванным вторгшийся в пределы страны максаров, оказывается именно той мелочью, которая разрушает это шаткое равновесие.