Молитвы мешались с осуждением… Характеристика явно религиозного уровня. Углубление такой черты было бы губительно для индивидуальности, и поэтому здесь находится тот предел, далее которого Тургенев не пожелал продолжить развитие любимого литературного типа.

Если Елена свободой своих взглядов и поступков, пренебрежением общественными предрассудками (глубже общество не заглянуло) вызвала недовольство консервативно настроенной читательской публики, то Инсаров не был принят даже частью критики революционно-демократического направления. Сам Тургенев обмолвился однажды, что он уважает, но не любит своего героя. Авторская нелюбовь не выражена открыто — для этого он слишком художник, — но сказалась в слишком отстранённом исследовании данного типа человеческого поведения.

Инсаров, конечно, вызывает сочувствие к себе: своим бескорыстием и самопожертвованием, своей огненной любовью к родине. Немалое значение имеет и естественная жалость к нему как к смертельно больному человеку. Но он чрезмерно рассудочен и механистичен в своём поведении. Даже кажущаяся простота его нарочита и непроста: Инсаров слишком зависит от собственного стремления к независимости. Писателя привлёк не сам Инсаров, но Дон Кихот в Инсарове. Иных же Дон Кихотов вокруг просто нет.

В «Накануне» Тургенев вновь попытался осмыслить проблему земного счастья. Решение этой проблемы — в судьбе главных героев. Оказывается, что даже их альтруистическое счастье греховно. Окружающий мир враждебен человеку. Это с жестокой отчетливостью осознала Елена незадолго перед смертью Инсарова. За земное, какое бы оно ни было, счастье человек должен нести наказание. В романе «Накануне» это наказание — смерть Инсарова.

Лиза Калитина в "Дворянском гнезде" сама постигла эту греховность стремления к счастью, но она поняла также, что невозможно счастье, основанное на несчастье других (о чём говорил Достоевский), и сама осудила себя. Над Стаховой совершает свой суд автор: "Елена не знала, что счастие каждого человека основано на несчастии другого…"

Но если так, то счастье — слово «разъединяющее». И следовательно, оно невозможно, недостижимо. Так Тургенев ставит важнейшую проблему эвдемонической культуры — и отвергает самый смысл её бытия. Счастья нет. Есть только долг. И необходимость следовать ему. Вот итоговая мысль романа.

Существуют ли, однако, в России люди долга, то есть Дон Кихоты, на которых можно возложить все надежды? По крайней мере, будут ли они?

— Будут, — отвечает на этот вопрос некто Увар Иванович, один из второстепенных персонажей романа, человек из породы шутов-мудрецов, но вместо более определённого ответа он лишь загадочно "играет перстами".

Нет ответа и на вопрос, звучащий в самом названии романа — «Накануне». Накануне чего? Накануне появления русских Дон Кихотов? Русских Инсаровых? Когда же они появятся? Когда же придёт настоящий день?

Этот самый важный и самый больной вопрос для революционно (то есть: антихристиански, как предупреждал Тютчев) настроенных ревнителей внешнего переустройства жизни вынес Добролюбов в заголовок статьи, посвященной «Накануне». Она появилась в марте 1860 года, сразу вслед за выходом романа. И была воспринята думающим читателем как призыв к революции.

Но революции для России Тургенев никак не хотел. Хотя тип его мышления был близок революционному, но осуществления революции въяве он весьма опасался. И встречаться с русским Инсаровым никак не желал. Писатель был как раз сторонником постепенных преобразований, не коренного переворота, а реформ, против чего горячо выступал Добролюбов.

Поэтому Тургенев, ознакомившись со статьёю перед её публикацией, заявил Некрасову в предельно жесткой форме: "Выбирай: я или Добролюбов". Узнавши об ультиматуме Тургенева, Добролюбов поставил Некрасова перед тем же выбором. И выбор был сделан. Статья Добролюбова появилась в "Современнике".

Это заставило Тургенева ещё пристальнее вглядеться в проблему "русского Инсарова", русского Дон-Кихота.

Среди русских писателей Тургенев всегда выделялся особой чуткостью к важнейшим проблемам общественного бытия. В большинстве случаев именно он ранее других угадывал то, что лишь назревало в недрах народной жизни, первым отображал в своих романах лишь смутно ощущаемое другими. Но в целой серии его "точных попаданий" роман "Отцы и дети" выделяется заметнее всех иных. В страстной полемике вокруг романа столкнулись крупнейшие деятели культуры, критики, публицисты. Оценки давались с крайней категоричностью. Роман и решительно превозносился, и столь же безапелляционно отрицался. В самой неистовости споров отразились, конечно, не просто противоположные эстетические взгляды — тут вышли на борьбу различные идеологии, политические стремления, тут противоборствовали мировоззрения. Во многом прав был Писарев, в некоторой запальчивости утверждавший тогда, что "публике не было никакого дела ни до Тургенева, ни до его романа. Она хотела знать, что такое Базаров, и этот вопрос имел для неё самое жизненное значение". Это был горячий спор о будущем России.

Страна переживала коренную ломку социальных, политических, этических, правовых, имущественных, даже бытовых норм и отношений. "Эпохой великих реформ" назвали 60-е годы XIX века русские люди. Снова, в который раз, Россия подымалась на дыбы, как над какой-то неведомой пропастью, и будущее её для одних озарялось надеждой, для других меркло в ужасе неизвестности. В такие времена и любое-то произведение на злобу дня пользуется пристальным вниманием публики. Художественное совершенство придаёт такому созданию особую силу.

Проблема "отцов и детей", так ясно и смело обозначенная писателем в названии романа, есть проблема на все времена потому, прежде всего, что связана она с важнейшим вопросом всего земного бытия: с вопросом о смысле жизни человека. Собственно, проблема "отцов и детей" есть проблема переосмысления жизненных ценностей поколения предшествующего поколением, приходящим ему на смену; проблема ломки устоявшихся понятий и стереотипов. Не всякая смена поколений сопровождается таким переосмыслением и такой ломкой. В большинстве случаев новое поколение принимает то понимание смысла жизни, какое утвердилось в сознании «отцов». "Дети" — кто покорно, кто убеждённо — следуют за «отцами», хотя какие-то внешние приметы жизни, чаще всего на уровне бытовом, несомненно, меняются. Но стоит возникнуть сомнению в некоторых глубинных принципиальных основах — и проблема "отцов и детей" предстаёт перед обществом, принимая то более, то менее серьёзный облик, иной раз оборачиваясь и трагической своей стороной. Она приводит то к примирению, компромиссу, то к расколу, к противостоянию поколений.

Идейный конфликт, возникающий в те редкие моменты, когда «дети» вырабатывают для себя чёткую сознательную программу, намечают определённую серьёзную цель на жизненном пути (скажем также, что и эта цель может оказаться ошибочной, но то уж иной вопрос), — такой конфликт, такое столкновение поколений примирением разрешиться не может. Идейное противостояние ведёт к полному разрыву — к нарушению связи времён. Трагическую природу подобного конфликта раскрыл Тургенев в своём романе.

Такой конфликт всегда трагичен, ибо прежде всего в нём всегда, явно или неявно, происходит отвержение отечества, а "всякое отечество на небесах и на земле" именуется от Отца Господа нашего Иисуса Христа (Еф. 3,14–15).

Правда, Тургенев этот уровень конфликта не сознавал: писатель видел здесь противостояние прежде всего социальное.

"Отцы" для писателя — это прежде всего дворяне. "Вся моя повесть направлена против дворянства как передового класса", — писал он К. Случевскому в апреле 1862 года, вскоре после выхода романа в журнале "Русский вестник". Эта идея связана в романе с образами братьев Кирсановых, Павла Петровича и Николая Петровича.

Николай Петрович и вся его хозяйственная деятельность — своеобразная иллюстрация экономической несостоятельности дворянства. По сути, автор "Отцов и детей" предсказал тот долгий и мучительный процесс "оскудения дворянства", который начался после реформы 1861 года. Закономерный итог многих дворянских судеб — положение горьковского Барона из пьесы "На дне".