Все подумали, что король боится, что топор упадет и от края колоды отлетит кусок, и тогда удар станет еще более неточным и болезненным. Но мне казалось, что он испытывает к топору почтение, потому что тот представлял большую силу, чем его собственная. Самым интересным в его речи было признание, как он недостойно вел себя во время суда над графом Стреффордом, но ему стоило сказать об этом более прямо - король не назвал имени графа, а только отметил, что он не стал бороться с несправедливым приговором, и теперь его самого осудили так же несправедливо.

Когда король закончил речь, старый епископ Джаксон, бывший когда-то лордом-казначеем, [Он первым начал взимать налоги за суда с городов, расположенных вдали от морского берега. (Примеч. автора.)] который тогда же перестал быть епископом и остался только священником короля, с крайне удивленным видом выступил вперед и напомнил Его Величеству, что тот не сказал ни слова о религии. Король очень вежливо поблагодарил его за напоминание, но сказал только одно: всем известно, что он умирает христианином-англиканином, как ему было завещано отцом. Закончил речь, взял у епископа белую атласную шапочку и заправил под нее волосы. Палач помогал ему. Потом он расстегнул темный плащ, отдал его епископу и снял орден Святого Георгия с шеи, стащил камзол и положил голову на колоду. Солдаты говорили, что это тот же самый топор, принесенный из Тауэра, каким отсекли голову графу Стреффорду. Толпа безмолвствовала.

Я не видела лица Его Величества, когда он положил голову на колоду, но через отверстие в черной ткани видела, как он подал сигнал, и топор точно поразил цель. Я увидела, как отлетела королевская голова.

Помощник палача поднял отсеченную голову и показал ее толпе. Все одновременно выдохнули, и воцарилась такая долгая тишина, что за это время можно было медленно прочитать молитву.

Тишину прервал мой муж, который высоким голосом прочитал следующие слова, переведенные им из пьесы Сенеки:

…Казнь может свершиться,

И Богу угодна жертва

В виде несправедливого и злого короля.

- Заткнись ты, горластый пердун! - воскликнул матрос и погрозил Мильтону огромным кулаком, а по лицу у него не переставая текли слезы. - Заткнись, и чтобы я не слышал от тебя ни слова. Иначе, клянусь Богом, я тебя вколочу в грязь! Хозяин, неужели у тебя нет совести, совсем нет совести? Давид волновался, когда он порвал одежду Саула, а нам неужели все равно? [См. Библия. (Кн. Царств. Бог отвергает Саула. Возвышение Давида и далее.)] Мы потеряли нашего короля. Ему отрубили голову, разве ты не видишь?

Моему мужу начали грозить метельщик и старый кучер, но он с презрением посмотрел на них и ответил:

- Вы бездельники и грубияны, если вам был так любезен ваш король, почему вы стояли и молчали, пока его казнили? Почему никто из вас не пошевелил пальцем, чтобы его спасти? Почему вы позволили ему умереть? И никак не протестовали… Вы что, испугались этих солдат?

Мильтон презрительно обратился к женщинам, которые продолжали плакать.

- О вы, дочери Израиля, плачете над Саулом, одевшим вас в багряные одежды и дававшего вам радость! Этот король Саул вымочил ваши одежды в крови ваших мужей и ваших братьев!

Затем проследовали два отряда кавалерии, чтобы разогнать толпу. Один отряд ехал от Вестминстера, а второй со Стренда, все заволновались. Нас вместе с толпой понесло по улицам, и если кто-то падал, то по нему неслись обезумевшие люди.

Нас с Мильтоном разлучили, но добрая молоденькая служанка находилась со мной рядом, нам удалось спрятаться у входа в церковь святого Мартина в полях. Мы остановились там, я покормила малышку Мэри, и ждали, пока на улицах немного уменьшится толчея.

У входа рядом с нами стояло еще человек десять. Один из них, крепкий парень с синими глазами и кривым носом, горько плакал. Парень походил на купца и все плакал и не мог успокоиться, засунув в рот палец, как двухлетний ребенок. Потом я его узнала и воскликнула:

- Господин Арчи Армстронг, перестаньте так горевать, прошу вас. У меня разрывается сердце, но мне становится смешно, когда я смотрю на вас.

Он зарыдал еще громче и что-то непонятно выкрикивал по-шотландски. Я смогла разобрать, что он простил своего бедного хозяина, который взошел на эшафот, и признался в том, что несправедливо обошелся с шутом, которого выгнали из Двора только потому, что он всегда говорил одну правду! Затем Армстронг начал ругать архиепископа Лода, но другой шотландец, стоявший рядом с ним, воскликнул:

- Помолчи, человек, потому что Лод уже все получил сполна!

Армстронг больше ничего не сказал, а продолжал горько рыдать.

Я не плакала пока стояла рядом с эшафотом и потом, когда вернулась домой, тоже не плакала. Но ночью я начала горько рыдать. Конечно, я не любила короля за его качества, не жалела его, пока он находился в заточении. Нет, я плакала от одиночества, вспоминая, что старинная благородная колонна, золотая колонна монархии, рухнула. Любая дочь станет рыдать, когда умрет отец, если даже он был тираном или обижал ее. Он, ее отец, - умер. Когда король умирает, его оплакивает весь народ. Но обычно бывает так: "Король умер! Да здравствует король!" И народ снова веселится. Сейчас не будет никакого веселья, потому что королевская власть была отменена, а глупый король умер смертью воришки.

Спустя две недели после казни короля в продаже появился памфлет Мильтона. Он продавался по три шиллинга за копию, и его раскупали, как горячие пирожки, хотя далеко не всем он нравился. Мне показали одну газетку, где были написаны следующие слова: "Недавно вышла книга господина Джона Мильтона, который называет свою жену тяжелыми кандалами и говорит, что она его связывает. Он поддерживал индепендентов и считает, что не несет обязанностей ни перед Богом, ни перед людьми…"

Там было много обвинений предъявлено Мильтону, но они не нанесли урона книге, а, наоборот, некоторые покупали этот опус только из любопытства. Но через четыре дня вышла другая книга, и из-за нее снизилась продажа книги Мильтона. Новую книгу покупали все как сумасшедшие, хотя она стоила пятнадцать шиллингов за штуку.

Эта книга была опубликована господином Ройстоном, у кого братец Джеймс работал корректором, и называлась "Портрет Его Святого Величества во время его заключения и страданий". Она превратилась в руках роялистов в нечто вроде третьего Нового Завета…

На следующий день после смерти короля я и мой брат Джеймс встретились у моей матушки, и он мне кое-что рассказал об этой книге. Иногда намекали, что ее написал сам король. Но Джеймс видел заметки, написанные рукой самого короля на экземпляре, предназначенном для печати, он считал, что это подделка какого-то священника. Книга была написана цветистым стилем проповедника, в ней было мало сходства со стилем Его Величества. Когда я рассказала мужу о том, что слышала, он насторожился и спросил, не знаю ли я, где печаталась эта книга.

Я ему сказала, что, наверно, у господина Дьюгарда.

- Отлично. Этот господин Дьюгард делает работу для моего друга Симмонса на Лодерсгейт-стрит, который публикует мою новую работу. Я попрошу господина Симмонса, чтобы он все разузнал.

Но узнать, кто был действительным автором этой работы, так и не удалось. Некоторые называли преподобного отца Сайммонса, другие доктора Наудена, епископа Эксетера, младшего сына епископа Холла. Наконец все, кроме ярых роялистов, согласились, что книгу не мог написать король.

Спустя пару дней улыбающийся господин Симмонс пожаловал к нам домой и принес какие-то страницы из книги. Говорили, что это были молитвы, написанные королем в неволе. Муж читал эти страницы и возмущался, сказав, это - жалкая, бессмысленная попытка создать образ мученика.

Муж о чем-то раздумывал, а потом усмехнулся и сказал Джонни Филлипсу: