То горький год был. Что за женщина тогда

За мной ухаживала? Болен ею, болен,

Она так близко и так далеко,

Так много обещает, выполняет мало,

И страшно так свою любовь предать стремится.

С тех пор не в силах я отдать ей долг.

Неблагодарности царица, в мой смертный час

Венок бессмертия возложится на вас,

Так не приемлите его, сопротивляйтесь и бегите.

Они об этом знали: Богиня все еще ждала.

Хоть женщина влюбленная, любая, которою она была,

На шее у которой сидела год, два и три,

Упасть под ношею священной могла от тяжести

И к людям ощупью идти назад, не признавая

Капризной власти, весь путь ее что отмечает

Широким следом клеверным, - покинув вас,

Избранницу свою, удар все ж нанесет не раз

Кинжалом, очистит кошелек, похитит кольца -

Но все равно они зовут тебя, пусть длится дольше

Беседа с непорочной, таинственной и мертвой,

Пусть плач несется над землею дикой стаи волчьей,

И смотрит пусть, влекомая течением ее холодным, луна.

И смертна женщина. И ждет она.

Амазонка, стройная и гибкая вооружилась

Всей хитростью крестьянина-отца,

Спешил который из голодавшего Тенарума в Коринф, -

Любил ее он, дитя своего нового богатства,

Почти как сына.

В Коринфе села на корабль она, что направлялся в Пафос,

Там голуби слетелись к ней и сели на ладони,

И охватило нас внезапное волненье,

Желание наполнить жемчугом ее подол, забвению

Предав все то, что прежде было.

Которая из них богиня, и женщина которая из них?

Ломают пусть философы над этим голову!

Она уж захватила пустующий - из алебастра - трон,

И лета два, почти, могла не вспоминать

Тенарум и Коринф.

Как жаль упрямое сомненье: боязнь

Ошибки, что свободно сердце.

В невозмутимости ее - все опасенья!

Прекрасны несказанно холмы и берег лучезарный

Тем утром ранним, когда, вся плоть и кровь, она идет,

И тают восхитительные формы, уходят

Сквозь туман садов в любви владенья -

Когда она идет, вся плоть и кровь, -

Но беспокойный дух ее скользит туманами садов.

В последний час, печальный, ночи

Останется полоска света

Подтачивать тень убывающей луны.

Ее виновность скоро поглотит рассвет. И с этих пор другая

Молодая королева засияет дивно;

Я утверждаю, красота так не была еще мудра:

Луны подобие во всем, хотя различье

Мы найдем и в имени, и в свойстве, и в природе

Невинный взгляд ее выносит приговор измене,

Как будто само Время умерло, исчезло.

Всегда так было. Здесь опять она. И я дышу.

Когда тебе неважно, плохо мне,

Моя неправда, что твоя вдвойне,

Коль наказать меня решишь ты вдруг,

Познаешь тяжесть безысходных мук.

Какой же дать мне вечности обет,

Чтоб защититься от любовных бед?

Мадам, пред вами умный дьявол,

Великий интриган в плаще поэта

И злобный острослов.

А вы не Муза ль? Он сказал,

Что слепо верит вам во всем,

Хоть вас не видно и не слышно.

Поэт страдает однолюбьем,

Без страха рыцарь и упрека,

В аду, глядишь, он гордо сгинет.

Дано лишь Музе предавать,

Чистейшую слезу пуская,

Коль жертве рай ее так мил.

Сам дьявол у нее учился

Творить мужчину из отребья.

Мадам, и вас лишит он чести.

Он вашу соблазнит сестру

На том же ложе, но ни она,

Ни вы не будете внакладе.

Ах, если однолюбка вы

И слепо верите ему,

Не боле Муза вы, чем он - Поэт.

Безумие вам больше не грозит,

Невинное то было безрассудство,

Заставившее нас поволноваться: и с грязных

Жизни войн домой шагают ветераны.

Простите наше самомненье и гордыню: мы смущены -

Как тот ребенок, что, по краю пропасти ступая,

Вдруг повернувшись к побелевшим братьям, их спрашивает:

"Думаете вы, что я еще дитя?"

Невозмутимый мельник,

К кому взывал о помощи ребенок,

Тонущий, течением влекомый мимо мельницы,

Хорошим человеком был, и все же он не встал

Между речным божком и его верной жертвой.

А вскоре и он сам, плывя под солнцем,

Был скован судорогой; ребенка дух

Из камышовых зарослей над ним глумился.

Но молча и без страха он тонул, осознавая,

Что это связано лишь с ним, его удел - и никого другого.

Не будет уподоблен нами мельник

Иуде иль Христу;

Сравним его с животным мы, которое выносит все погоды,

Иль со скрипящим тупо мельничным колесом,

Что безразлично к зерну, лежащему в ларях.

Неправдоподобно повисшие в воздухе на высоко натянутой проволоке

Любви, несмотря ни на что,

Эти канатоходцы еще сохраняют свое головокружительное равновесие

И улыбаются направо и налево,

Как будто не знают, в какую сторону падать.

I Правда - слабое лекарство

Дикий зверь, когда он ранен,

Лучшее лекарство знает -

Корни, ягоды и травы

Или соль лизнуть тут надо -

И свободен бег усталый.

Только знаю, мне поверь,

Это лучше я, чем зверь:

Если я любви попался,

Ветер же к востоку мчался,

Правда - слабое лекарство.

II Единственная тропка для нее

Когда в тебе ей больше нет ни слова,

И ищет взгляд утехи в стороне,

Не говори ни тонко, ни толково,

Ведь сердце не поверит ерунде.

Но с добродетелью лгуна и человека

Шепни, как не жалея ничего,

Любовь ее и боль твоя, все это -

Единственная тропка для нее.

III И на заборах снег

Ни гнева, ни уныния, ни сожаленья,

Упреков, что рождают полюса,

Был в чаше яд - родится ли сомненье,

Чья бросила его туда рука?

Ни скорби нет любви умершей нашей,

Ни визга бурь, что мчатся в темноте,

Лишь горькая улыбка, да пейзажик:

Зима и на заборах снег.