ВИТОЙ ПОЛЕТ
Капустницы полет витой
(Его идиотизм святой)
Не изменить, ведь жизнь пройдет,
Пока поймешь прямой полет.
Однако знать - не значит мочь!
Она витает наугад
К надежде, к богу - и назад.
Стриж - акробат, но даже он
Таланта этого лишен.
МОЕ ИМЯ И Я
Мне имя присвоил бесстрастный закон -
Я пользуюсь им с тех пор,
И правом таким на него облечен,
Что славу к нему приведу на поклон
Иль навлеку позор.
"Он - Роберт!" - родители поняли вмиг.
Вглядевшись в черты лица,
А "Грейвз" - средь фамильных реликвий иных
Досталось в наследство мне от родных
Со стороны отца.
"Ты Роберт Грейвз, - повторял мне отец, -
(Как пишется - не забудь!),
Ведь имя - поступков твоих образец,
И с каждым - честный он или подлец -
Безукоризнен будь".
Хотя мое Я незаконно со мной,
Готовое мне служить,
Какой мне его закрепить ценой?
Ведь ясно, что Я сгнию под землей,
А Роберту Грейвзу жить.
Отвергнуть его я никак не могу,
Я с ним, как двойник, возник.
Как личность, я внуков набор берегу,
И кажется, держит меня в долгу
Запись метрических книг.
Имя спешу я направить вперед,
Как моего посла,
Который мне кров надежный найдет,
Который и хлеб добудет и мед
Для моего стола.
И все же, поймите, я вовсе не он
Ни плотью моей, ни умом,
Ведь имя не знает, кто им наречен…
В мире людей я гадать обречен
И о себе и о нем.
ЭТЮД "ПОСЛЕ БЕСЕДЫ"
В тиши полуночного сада
Среди лоз винограда
В мерцании лунного света
Стул из отеля
Мрачно глядит в заголовок вечерней газеты,
Которую, видно, еще развернуть не успели.
Стул из этой же пары
Опрокинут ударом,
Лежит неудобно,
Не может подняться.
Его навзничь швырнули внезапно и злобно,
И так вот, увы, до утра придется ему оставаться.
На веранде, где шла беседа,
Нет кровавого следа,
Не сверкает опасно нож -
Ничто не внушает испуга.
Даже клочьев письма на полу не найдешь,
Даже кольцо не отброшено гневно в угол.
На скатерти, прямо,
Не задетые драмой,
Стоят два бокала на тоненьких ножках,
В одном еще много вина.
Смотрят, как среди лоз крыса бежит сторожко
И над краем обрыва мелко дрожит луна.
"ВСЕ КОНЧЕНО МЕЖДУ НАМИ НАВЕК"
Невероятное преданье
Хранят французы с давних пор:
В Марселе, прочим в назиданье,
Судим был юный хитрый вор.
Его раскаянью не верят,
Лгунишку слезы не спасут.
"Сто лет на каторжной галере" -
Свой приговор выносит суд.
И что же - бабушки твердят нам,
И в летописи я прочел:
Отбыв сполна тот срок проклятый,
Вор… поклонился и ушел!
Любовь моя, ты так сурова,
И приговор твой так жесток.
"Навек" - немыслимое слово,
Тебе не выждать этот срок.
Хоть двести лет, хоть триста дай мне,
Я выживу, перетерплю
И докажу, отбыв изгнанье,
Всю нераскаянность свою.
КРАСАВИЦА В БЕДЕ
Красавица - в беде. Ей нужен добрый ангел
Он выручал уже не раз.
Он платит за такси, готовит ужин, ванну,
Кладет примочки на подбитый глаз.
О денежных делах красавица молчит -
Стыдится и хитрит сначала.
Но ангел вынет чек из-под крыла
И спросит, сколько задолжала.
(В постели завтрак: кофе, тост, яйцо,
Сок апельсиновый и джем вишневый.
Сто лет уже так сладко не спалось!
И укоризны - ни полслова.)
Красавица его готова обожать
Почти как мамочку (она была святая).
Воздать за все и долг вернуть сполна
Торжественно и пылко обещает.
Приободрясь и малость раздобрев, -
Красавица берет перо, чернила
И - злому ангелу послание строчит,
(Сто лет уж так не веселилась!).
Обидчику, мерзавцу, сутенеру,
Который бьет ее и нагло врет,
Который - сущий черт и, видно, скоро
Назад красотку уведет.
Мой добрый ангел, не глядите хмуро!
Поступок щедрый - сам себе награда.
Когда настолько родственны натуры,
Союзу их мешать не надо.
СООБЩЕНИЕ ИЗ ПОСОЛЬСТВА
Мне, как послу от Нездешней державы
(Гласит протокол), предоставлено право
На экстерриториальный статут
В Разъединенных Штатах Там и Тут.
С там-и-тутцами нынче уж редко доходит о драки,
Мешочков с песком не готовлю на случай атаки,
И, хотя министерство финансов, конечно,
Официально не знает валюты нездешней,
При обмене, как правило, нет затрудненья,
И наряд мой - уже не предмет осужденья,
И с вопросами робкими разного рода
Что ни день обращаются жители почтой и с черного хода.
БЕЛАЯ БОГИНЯ
Ее оскорбляют хитрец и святой,
Когда середине верны золотой.
Но мы, неразумные, ищем ее
В далеких краях, где жилище ее.
Как эхо, мы ищем ее, как мираж, -
Превыше всего этот замысел наш.
Мы ищем достоинство в том, чтоб уйти,
Чтоб выгода догм нас не сбила с пути.
Проходим мы там, где вулканы и льды,
И там, где ее исчезают следы,
Мы грезим, придя к неприступной скале,
О белом ее, прокаженном челе,
Глазах голубых и вишневых губах,
Медовых - до бедер - ее волосах.
Броженье весны в неокрепшем ростке
Она завершит, словно Мать, в лепестке.
Ей птицы поют о весенней поре.
Но даже в суровом седом ноябре
Мы жаждем увидеть среди темноты
Живое свеченье ее наготы.
Жестокость забыта, коварство не в счет…
Не знаем, где молния жизнь пресечет.
НАСТАВЛЕНИЕ ПРЕЕМНИКУ ОРФЕЯ
Как только твой затмившийся рассудок
Остудит тьма, припомни, человек,
Что выстрадал ты здесь, в Самофракии,
Что выстрадал.
Когда минуешь реки царства мертвых,
Чьи серные пары иссушат горло.
Судилище предстанет пред тобой,
Как чудо-зал из оникса и яшмы.
Источник темный будет биться слева
Под белой мощной сенью кипариса.
Ты избегай его, ведь он - Забвенье,
Хотя к нему спешит обычный люд,
Ты избегай его.
Потом увидишь справа тайный пруд,
А в нем форель и золотые рыбки
В тени орешника. Но Офион,
Змей первобытный, прячется в ветвях,
Показывая жало. Пруд священный
Питается сочащейся водой. Пред ним бессонна стража.
Спеши к пруду, он означает - Память.
Спеши к пруду.
Там стража строго спросит у тебя:
"Ты кто? О чем ты нынче хочешь вспомнить?
Ты не страшишься жала Офиона?
Ступай к источнику под кипарисом,
Покинь наш пруд".
Но ты ответишь: "Я иссох от жажды.
Напиться дайте. Я дитя Земли,
А также Неба, из Самофракии.
Взгляните - на челе янтарный отблеск,
Как видите, от Солнца я иду.
