- Текст, хозяин? Что? Какой текст? Там говорилось о короле иудеев, который взял нож, отрезал страницы у книги и стал швырять их в огонь. Наш священник заявил, что с помощью ножа можно разрезать на кусочки…

- Что тот же самый нож? - насмешливо воскликнул муж. - Неужели он сохранился?

- Не знаю, сохранился он или нет, но священник готов был разрезать ножом на клочки произведения ныне здравствующих поэтов, вплетающих в свои стихи имена языческих богов и богинь: которые рассказывают пошлые сказки о нимфах и тому подобное.

- Лучше бы он отрезал себе уши!

- О, господин, разве можно плохо отзываться о нашем священнике, преподобном Кристофере Лаве? Он так хорошо молится вместе с несчастными прихожанами, у которых кроме работы и молитв нет других радостей… Он говорит с ними от чистого сердца и благословляет имя Божье!

- Том, - продолжал муж, - клянусь, что твой преподобный не может хорошо читать проповедь. Но расскажи мне, как был разделен текст?

- Хозяин, священник взял маленький перочинный нож… - начал было Том.

- Что, тот же самый небольшой перочинный нож? - нарочито удивленно воскликнул мой муж. - Неужели он не затупился после того, как он кромсал твердость бессмертных поэм?

Он продолжал дразнить бедного Тома, подражая распевности выговора проповедника валлийца и насмехаясь над глупостью его паствы. В конце концов Тому это надоело, и он ушел.

Пресвитерианскую доктрину, установленную по шотландской модели и навязанную всем приходам Лондона, мой муж не принимал. Его дом в Барбиконе находился в приходе святого Иоанна Захария, и он переехал сюда по этой причине. Проповедником был некий Вильям Бартон, бывший в долгу перед мужем. Вскоре должны были отказаться от старой манеры читать псалмы Давида нараспев, эту манеру считали папистской. Теперь требовалось все переложить на стихи и петь псалмы как гимны. Преподобный Бартон сделал аккуратную метрическую версию псалмов (в отместку Джорджу Цитеру, который сделал свое переложение Псалмов - музыкальное, но весьма неряшливое, а также стараясь переплюнуть старый текст Стернхолда и Хопкинса). И мой муж кое-где подправил стихи и уговорил графа Бриджвотера и других знакомых, чтобы они рекомендовали этот сборник палате лордов вместо другого сборника, опубликованного господином Френсисом Роузом, [Не путайте с господином Джонсом Роузом, библиотекарем Оксфорда, которому сейчас мой муж пишет оду на латыни. (Примеч. автора.)] чей сборник поддерживала палата общин. Лорды согласились, а преподобный Бартон честно заявил мужу, что рука руку моет, и защитил его от неприятного расследования, связанного с его религиозными верованиями. Ему пришлось поручиться за мужа перед старейшинами приходского суда. Мне кажется, ему пришлось их убеждать, что муж, наконец, перестал писать свои памфлеты по поводу разводов, и позволил мне вернуться к нему. Но господин Мильтон говорил, что он не собирается прятаться за рясой священника. Он написал послание, где изложил свое религиозное кредо, передал его преподобному Бартону для представления перед приходским судом, причем написал на арамейском языке, так как был уверен, что его не сможет понять никто из них, включая самого преподобного Бартона. Наш Спаситель говорил на этом языке, и поэтому арамейский лучше всего подходил для этих целей.

Армия контролировала происходящее в стране, и муж перестал бояться пресвитерианцев, а после переезда в новый дом в Хай Холборне, принадлежавший к приходу святого Эндрю, он заявил, что перешел к индепендентам. Господин Агар привел к нам генерала Айертона, священнику сразу же сообщили об это посещении, и он стал относиться к мужу с еще большим уважением. Генерал Айертон, после брака с дочерью генерала Кромвеля, стал весьма уважаемым господином, а сам генерал Кромвель настолько сильно его полюбил, что когда услышал, что поместьем и городом Айертона в Дербишире завладел капитан Саундерс, он произвел Саундерса в полковники, чтобы уговорить его продать поместье, которое он решил подарить мужу своей дочери. Но полковник Саундерс заартачился, и его лишили чина и полка.

Мы переехали по следующей причине: спустя два месяца после смерти моего бедного отца, умер милый Джон Мильтон Старший, оставив мужу значительные средства. Господин Мильтон Младший решил, что ему не стоит держать много учеников. Он хотел поискать дом поменьше и распустить всех учеников, кроме двух-трех самых старших, которые станут ему помогать, а не раздражать и злить его. В последнее время его беспокоил левый глаз, который сильно напрягался от того, что он всегда много читал, ученики будут читать ему вслух и делать обзоры книг, которые он не успевал прочитать из-за недостатка времени.

Муж, конечно, порекомендовал сборник псалмов господина Бартона палате лордов, и говорил, что он значительно лучше сборника господина Роуза, но решил, что вполне и сам сможет перещеголять их. Эти псалмы должны были петь во всех церквях Англии каждое воскресенье, и это могло продолжаться многие годы. Господин Мильтон решил, что ему не помешает насладиться славой, если он переложит псалмы на стихи сам. У Джона Мильтона был хороший музыкальный слух, и он мог подобрать красивые и гармоничные слова, клянусь, что не лгу, он был образованным человеком и мог перевести псалмы с оригинала на иврите.

Господин Агар поддерживал его в этом начинании и просил, чтобы господин Мильтон давал ему прочитать образцы перевода, и даже предложил, если палаты лордов и общин не остановятся на его переводе, то генерал Айертон или кто-нибудь еще из высокопоставленных лиц своим приказом обяжут всех читать в церкви его перевод.

Наш новый дом, куда мы въехали на Михайлов день в 1647 году, был очень милым и выходил в поля Линкольн Инн. Мой муж начал заниматься переводом и переложением на стихотворный лад псалмов, так продолжалось два-три месяца. Он послал девять отрывков, скопированных и переплетенных в отдельную книгу и решил, что если ни один не будет поддержан Парламентом, это произойдет потому, что они слишком хорошо написаны. Я сказала мужу, что пресвитерианцы обычно выбирают не самое лучшее, потому что считают, что нельзя стремиться к совершенству.

В 1647 году цены на продукты подскочили как никогда - говядина стоила 3 пенни за фунт, масло - 6,5 пенни, сыр - 4 пенни, свечи - 7 пенни, сахар - 6 пенни, и все остальные продукты подорожали в такой же пропорции. В это время появилось очень много больных, больше всего людей страдало от пятнистой лихорадки. Чума снова пожаловала в Лондон. Было много дождей и мало солнца, фрукты гнили прямо на деревьях, от плохой травы погибло столько скота, что молоко можно было достать с великим трудом. В то время у меня в голове часто вертелась одна песня. Она называлась "Мир погиб - ну и несчастье".

Люди добрые, где вы были -

При Нейзби всех порешили,

В Рождество погибли там разом все надежды,

Джек, дружок мой, сгинул - впрямь стало все как прежде:

Пирога не надкусить,

Ни поесть и ни попить.

Поросята, гуси, дичь - все исчезло в одночасье.

Но не время нам рыдать,

Волосенки резки рвать,

Мир погиб - ну и несчастье!

В ноябре с согласия матушки мой муж стал владельцем фригольдерной земли в Витли, и миссис Элизабет Эшворт, родственница Эдуарда Эшворта, которому прежде принадлежало право аренды, сильно обеднела после войны, растеряла могущественных друзей, поэтому она не смогла выиграть имущественный спор. Господин Мильтон предъявил свои бумаги и выиграл. Он получал в качестве ренты восемьдесят фунтов в год и из этой суммы, как полагалось, отдавал моей матушке третью часть, что составляло 26 фунтов 13 шиллингов и 4 пенни. Это были единственные средства матери, кроме нескольких шиллингов в месяц, которые ей давал братец Ричард и нескольких пенсов от бедного голодавшего Джеймса. Один раз ей пожертвовали некую сумму наши бывшие арендаторы из Форест-Хилл. Они очень хорошо относились к ней. Это были Томлины с мельницы; Бойз из кирпичной мастерской; Мартин, лесоруб; Йомен Матади и Том Мессенджер, который отдал ей почти пятнадцать фунтов, препроводив письмом. Матушка была душеприказчицей отца, поэтому против нее велись дела в нескольких мировых судах по поводу долгов разным людям; всего долгов набежало примерно на три тысячи фунтов. Конечно, мать не могла сводить концы с концами с Зарой и тремя малыми детьми. Ей даже пришлось плести сетки для уличного разносчика. В этих сетках можно было кипятить различные травы, и она договорилась с галантерейщиком и шила женские ночные кофточки из красной и желтой фланели. Я отдала матери мое серебро, подаренное мне на крещенье, чтобы она могла некоторое время прожить на деньги, полученные от его продажи.