Отец оставил завещание, где он отказал брату Ричарду наш дом в Форрест-Хилле, хотя теперь ему не принадлежал, со всеми вещами и остатками леса; дома и землю в Витли - фригольдерную и арендованную. Теперь штраф за эти земли был в пять раз выше их нормальной стоимости, хотя отец в этом не признавался. Он далее писал, что оставляет ему "все земли в Королевстве Англии и Уэльсе" (что было просто фантазией). Из этого наследства Ричард должен был обеспечивать матушку, а потом уже выплачивать остальные долги, среди которых он упоминал мое приданое по брачному контракту. Вдовья доля наследства моей матери должна была быть равна двум тысячам фунтов, которые отец получил после заключения с ней брака от дядюшки Арчдейла и обещал вложить в земли для матери, которые должны были бы ей приносить ежегодно примерно сто фунтов. Но отец не сделал этого. Что касается земель в Форест-Хилле, которые ему уже не принадлежали, он приказал разделить их между детьми - отдать половину Ричарду, а остальное поделить поровну между всеми нами. Он назначил Ричарда его душеприказчиком, но если тот не пожелает этим заниматься, тогда дело передавалось в руки матери. Он выразил пожелание, чтобы мы не спорили по поводу завещания. Сэру Роберту Паю Старшему он оставил двадцать шиллингов, чтобы тот купил траурное кольцо, как выражение скорби по отцу.

Когда отца похоронили, муж больше не позволил матери, Заре и трем младшим детям оставаться у нас в доме. Как он заявил, его раздражает постоянным шум. Я не могу его осуждать - это был его дом. После войны пострадало множество городов и деревень, и Лондон был переполнен беженцами и было практически невозможно найти жилье, даже по самой высокой цене. Это в особенности касалось бедных вдов с малолетними детьми. Моей матери удалось найти две грязные комнатушки в паршивом доме на Вестминстер-стрит. Их дом находился очень далеко от Олдерсгейта, и я боялась, что не смогу с ними часто видеться. Мать с детьми уехала от нас 30 января.

Это был тот самый день, когда шотландцы после обещания им выплатить 200 000 фунтов, и немедленной выплаты еще такой же суммы, согласились вывести войска из Англии и отдать короля Карла парламенту, хотя он оставался и их королем. Безопасность короля стала прелюдией к открытой ссоре между парламентом и армией. Потому что члены парламента были в большинстве пресвитерианцами, и они желали распустить армию, или хотя бы ту часть ее, которая оставалась инакомыслящей: им требовалось несколько подразделений кавалерии и пехоты для службы в Ирландии. Но солдаты, одержав победу, спешили пожать ее плоды и не соглашались на сухие лавровые листья.

Они выдвинули целый ряд требований. Первое, обеспечить плату и провизию для получивших увечье в боях солдат и для вдов солдат, погибших во время службы, и их детей. Это были небольшие суммы: солдаты за их тяжелую службу получали на пару пенни больше, чем работники моего отца. Хотя парламент лучше выплачивал деньги, чем король, но иногда долги солдатам парламента доходили до пяти, шести и даже десяти фунтов. Что касается религии, армия требовала свободы совести, и если кто-то хотел поклоняться Солнцу или Луне, как это делают персы, или даже оловянной кружке, из которой он пьет пиво, никто не смел ему препятствовать, потому что свобода совести должна была всех объединять. Большая часть солдат требовала упразднения палаты лордов и говорила, что Англией должна управлять палата представителей, избираемая народом, а не бюргерами из некоторых округов.

Парламент попытался обойтись со всеми непокорными весьма сурово и приказал распустить почти всю кавалерию и пехоту, заплатить солдатам только за шесть недель, а также уволить всех офицеров, которые не подчинились канонам пресвитерианской церкви. Было принято решение набрать новую армию для службы в Ирландии, хорошо платить солдатам и назначить в нее исповедующих пресвитерианство офицеров. Армия, расквартированная в Эссексе, отказалась покориться приказу, и генералы Кромвель, Скиппон и Айертон были посланы туда на переговоры. Но они поняли настрой людей следовать новым курсом, люди считали себя народом и хозяевами парламента, убедились, что солдат поддерживают их офицеры, кроме некоторых пресвитерианцев, таких, как полковник Ричард Грейвс и полковник сэр Роберт Пай, назначенных парламентом нести ответственность за безопасность короля. Генералы решили поддержать армию, и к такому же решению пришел генерал Фейерфакс. Они не рассердились, когда корнет Джойс с несколькими храбрыми всадниками подъехал к Холмби в Нортгемптоншире, где был заключен король, увезли его подальше от парламента. Пресвитерианцы вели закулисные переговоры с королем, направленные против интересов армии в целом, и, в частности, против индепендентов. Поместив Его Величество в безопасное место, армия под командованием генерала Фейерфакса начала медленно двигаться к Лондону.

Парламент стал побаиваться подобного развития событий и предложил провести переговоры с армией - у кого меч, у того и сила! Но пресвитерианское население Лондона, подстрекаемое генералом Массеем, который так долго удерживал Глостер против короля, и генералом Брауном, "Пожирателем печенки", стало возражать и заставило парламент поддержать оппозицию. Генерал Фейерфакс отправился в Лондон и продвигался к нему, как к городу, занятому врагами. Тогда для моего мужа настали великие дни. Пресвитерианцы, его враги, перепугались и держались, как трусы. Они начинали громко вопить: "Один за всех!", когда узнавали, что армия остановилась. Но тут же начинали орать: "Переговоры! Переговоры!", когда армия начинала продвигаться вперед. Тауэр без боя сдался генералу Фейерфаксу, и он со своим войском торжественно промаршировал по городу с лавровыми ветвями на шляпах. Парламент им покорился и приказал продать конфискованные земли епископов и других нежелательных личностей, чтобы выплатить долги солдатам. Солдаты приободрились и стали задавать вопросы:

- Кто был первыми пэрами Англии? Разве не полковники Вильгельма Завоевателя и его солдаты? Или рыцари со своим предводителем? Или знать со своими солдатами?

Муж написал сонет, направленный против пресвитерианцев, назвав их губителями совести, и заявил, что новые пресвитеры были хуже епископов, которых они вытеснили. Он всегда выступал против них. Но это был тот же самый Джон Мильтон, который писал следующие строки шесть лет назад:

"Я могу сказать, что просто невозможно найти какие-то отклонения или пятнышко в Пресвитерианском Правительстве, и я могу взять на себя смелость предположить, что каждый честный протестант будет восхищаться его целостностью, правотой, священными и праведными целями и даже может поклясться, что это правительство является единственным истинным церковным правительством, настолько точно оно соблюдает Евангелие и Заповеди Священного Писания".

Теперь у нас в доме служил Том Теннер, он был на посылках и выполнял тяжелую, непосильную для женщин работу. Он был ярым пресвитерианцем и называл себя "зимней пылью" и "червем длиной в пять футов". Он постоянно благодарил Бога за Его милости и сильно закатывал глаза, так что были видны только белки. Транко и мне его рассуждения казались поразительно нудными еще и потому, что каждый день он нам ведал о своих хворях и болячках. Один день это была флегмонозная ангина, на следующий - понос, затем воспаление легких, и каждый раз он нас просил, чтобы мы за него помолились Богу, а когда ему становилось легче, он страстно благодарил Бога. Муж над ним подшучивал и спрашивал, о чем говорилось на проповеди в церкви святой Анны.

И Том ему отвечал:

- О, хозяин, я слышал такую чудесную проповедь, жаль, что вы ее не послушали!

Как-то раз он добавил:

- После такой службы ваша душа воспарит из вашего грешного тела!

- Что это еще такое? - воскликнул муж. - Как ты смеешь называть мое тело грешным? Выражайся поосторожнее!

- Нет, хозяин, - продолжал Том. - Вы, конечно, настоящий джентльмен, благодаря Богу, но я хотел сказать, что молитвы…

- Расскажи мне, какой текст читали, - прервал его муж.