Посмотрела внимательно и грустно на Чурилина и покачала головой.

— Со мной не соскучишься, верно? Все так говорят… Ну а про Алика Седова что могу сказать… Этот может убить. Но не сам. Один раз мне рассказал, как у него котята родились и он соседу заплатил, чтобы тот утопил их в ведре. Я говорю ему: фу, какая гадость, как ты мог! Он говорит: сам потом ночь не спал. Вот ты, Андрей, мог бы котят утопить? Или тоже соседа бы позвал?

В это время дверь открылась, и Зоя, как всегда стройная, очаровательная и улыбчивая, внесла на подносе чашки с чаем.

Светлана Васильевна внимательно ее оглядела.

— Спасибо, Зоечка… Вы мне только скажите, вам ваши мужчины не обещают, что вы станете генеральным прокурором всей страны, если будете себя правильно вести?

— Нет ещё, с чего вы взяли, Светлана Васильевна? — смущенно улыбнулась Зоя.

— Просто у вас такая фигура.

— Разве по такому признаку становятся генеральными? — рассмеялась Зоя, покраснев.

— Я, конечно, шучу, но у нас вы бы давно уже пели по первому каналу, в крайнем случае, участвовали бы в «Поле чудес», где раздавали бы призы… Во всяком случае, наши мужчины вам бы это обещали.

Она перевела взгляд с Чурилина на Зою и обратно.

— Я что-нибудь, как всегда, сморозила? Так вот, Алик Седов, его еще называют Сашей, кому как нравится, сидел какое-то время в тюрьме, и говорили, будто бы посадил его Игорёк…

— Я больше вам не нужна, Виктор Петрович? — спросила Зоя.

— А вы разве с нами не посидите? — опередила Чурилина, искренне удивившись, Светлана Васильевна. — Разве вам не интересно послушать?

— Мне надо ещё почту разобрать… — вышла из положения Зоя, выручив несколько растерявшегося Чурилина. — Я пойду, да?

— Так вот, я не могу, как другие, со всей ответственностью заявлять, будто Игорёк написал на Алика донос. Причем в партбюро. Хотя всем известно, что Алик был беспартийный, при том что линию партии на профсоюзных собраниях всегда одобрял. Я этого заявления не видела. Вы сами, своими глазами видели? — спрашивала я тех, кто это утверждал…

— А по какой статье… простите, в чём обвиняли Седова, не помните? — спросил Чурилин и записал в календарь: найти дело Седова.

— В левых заработках! — всплеснула руками Светлана Васильевна. — Вы можете себе это представить сегодня, в свете рыночных реформ, которых мы сначала не могли дождаться, скорее бы они начались, а теперь все ждем, когда они закончатся… Вы, кстати, за кого голосовали на последних выборах? Ничего, что я снова перешла на «вы»?

— С вашего позволения, здесь я задаю вопросы, — мягко улыбнулся ей Чурилин.

Каморин прилетел в Москву самым первым утренним рейсом, с тем чтобы вечером уже вернуться домой. Дело требовало его личного присутствия, так, по крайней мере, утверждал Канищев, которого он оставил в Москве. Уж очень весомый заказчик.

Канищев встретил его в Домодедово. Усадил хозяина в «вольво», и на предельной скорости погнали в город.

— За что терплю тебя, так это за умение водить, — сказал Каморин.

Канищев промолчал. Хозяин был явно не в духе. Если сейчас ответить на такого рода комплимент, можно вполне нарваться…

Каморин искоса посмотрел на него. На самом деле он ценил в Канищеве именно это качество — умение промолчать. Или сделать вид, что не расслышал.

Каморин прикрыл глаза и откинул голову назад. Вчера у него было объяснение с Ниной. Предлагал взять её с собой в столицу, где она никогда не была. Она ему отказала… Всё убивается по погибшему супругу. Придется потерпеть. Хотя он с некоторых пор в Сосновске ни в чем не знает отказа. Софья Борисовна, вдова убитого врача Болеславского, как обещала, продала ему гараж со стареньким «Москвичом», который ему на дух не нужен… И все в городе это правильно поняли и оценили.

Если быть точным, не она продала, а он купил, и за приличные деньги. Однако такой жест — в самый раз к избирательной кампании, которая уже началась… И ему, Каморину, уже предлагали баллотироваться. И он уже успел пару раз отказаться, прекрасно понимая: никуда не денутся, обратятся снова. Вопрос — кто обратится… Пока что обращались те, кто требует наведения порядка. Местные либералы оживились, узнав о его отказе, и стали прощупывать его позицию… Словом, еще немного, и он станет единым кандидатом от всех партий.

Но есть и одно «но». Без ложки дегтя, похоже, никак. Речь о гибели Валета. Нашёлся-таки человек, который, проследив всю череду смертей, случившихся в разное время, прикинул, кому это на пользу. Это Петр Васильевич Шаландин, шестидесяти двух лет, бывший судья, бывший кандидат, который с треском проиграл покойному Сиротину выборы в Думу.

Сейчас мало кто обратил на это внимание. Шаландин точно так же копал в своё время под Сиротина, и это знали все. Нарыл предостаточно, сведущие люди это понимали и особого внимания не обратили: сегодня мало найдется тех, кто успел очистить свое рыльце от прилипшего к нему за время реформ пуха.

И вот теперь взялся копать под неподкупного Каморина. Пока это всех возмущает. Но есть вопросы, на которые Каморин не захотел бы отвечать. В частности, где протокол, который он заставил подписать водителя Нефедова… Где-где… Он и сам бы хотел это знать. Куда-то засунул… Да и какая разница, если о гибели машины с людьми милиция узнала очень скоро, так что он не успел даже рассказать о том, чему был свидетелем…

Всё-таки он недооценил страх Нефедова перед милицией, приняв это за нежелание с ней связываться… Когда о гибели людей под мостом сообщили по местному телевидению и стали искать свидетелей, Нефедов, боясь, что его обвинят в недоносительстве, сам заявился в ГУВД и рассказал о встрече возле того злосчастного моста со следователем Камориным. Который и заставил его подписать протокол. Где сам протокол? Как где?.. У Каморина, где ж ещё.

Это прокол — не предъявить сразу протокол, мысленно скаламбурил Павел Романович. И очень серьезный прокол, обрати на него внимание серьезный противник… По существу, он совершил должностное преступление, своевременно не сообщив о случившемся… И неминуемо возник бы вопрос: почему? Ведь он не мог не знать, кто именно погиб в той машине. Но зачем было скрывать это? Вот вопрос, на который он пока не знал внятного ответа.

Хорошо ещё, что вяло текущее служебное разбирательство совпало по времени с избирательной кампанией… Павел Романович так и заявил по телевидению, что не считает себя вправе давать согласие на своё выдвижение, пока в отношении него существует подозрение.

Это был правильный ход. Он не претендует на депутатскую неприкосновенность. И общественность тут же выразила недовольство: почему преследуют народного любимца, которого все хотят видеть народным избранником?

Общественность всегда чем-нибудь недовольна, поэтому важно направить ее возмущение в нужное русло… В данном случае все обрушились на прокуратуру и кандидата-неудачника Шаландина. Все это, мол, интриги и происки темных сил, мечтающих о реванше, или, наоборот, демократов, подкупленных мировыми темными силами… Словом, объединились все: левые и правые. Все, кто хотел бы видеть только его, молодого и перспективного народного защитника и заступника, своим кандидатом.

Шаландину несколько раз били окна в квартире, прокалывали шины его «Запорожцу». И он заткнулся… Надолго ли? Единственное неудобство в том, что теперь его не тронешь, и Павел Романович велел своим «бойцовым псам» охранять Шаландина, не дай Бог, если до выборов с ним что-то случится… Хотя он везде кричит, будто его, как правдолюбца и правдоборца, вот-вот должны замочить эти самые темные силы…

И Павел Романович позволил себе уехать из Со-сновска, лишь только убедившись, что кампания «очернения» против него пошла на убыль, а левые и правые верно поняли его намек на то, что он вот-вот готов дать согласие… Только ещё не решил, кому именно.

— Так сколько он предложил за работу? — спросил он Канищева.

— Двадцать тысяч, — сказал тот, не отрывая взгляда от шоссе.