— По моим сведениям, в ваши акции банк вложит общак одной неслабой группировки, — сказал Каморин. — Они там у себя дома. Мы сможем их мочить только по одному. Наездами. С ними пока лучше не связываться. Пока не захвачу в Москве плацдарм, на который вы потом высадитесь.

— А не говорил ли ты минуту назад, будто держишь всё под контролем? — по праву старшинства не дал открыть рот «двоюродному» «родной».

— Контроль мой, только они об этом пока не догадываются, — туманно ответил Павел Романович. — В правлении банка сидит их человек, который на самом деле давно мой.

— А он-то хоть догадывается об этом? — не без юмора спросил «родной».

— …Андрюша, всего-то один особнячок на Гоголевском, который требует ремонта, — жалобно уговаривал племянника Хлестов.

— Не могу, Игорь Андреевич, — качал головой племянник. — Он уже обещан Союзу художников. Есть решение правительства Москвы.

Хлестов развел руками и переглянулся с Пирожниковым. Тот пожал плечами.

— Не понимают художники своего счастья, — сказал он. — Мы бы его отремонтировали, сделали из него конфетку, а потом им же, художникам, и продали бы. Кому от этого плохо?

— Ну да, а цена возросла бы на порядок, — усмехнулся Андрей, блеснув очками в золоченой оправе в сторону Валерия Эдуардовича. — Художники будут вынуждены отказаться, а вы сразу найдете другого покупателя. Я правильно говорю?

— Толковый у тебя племянник! — усмехнулся Пирожников, сложив руки на груди. — Палец в рот не клади. И ничего другого тоже.

— Андрюша, ну что тебе стоит, — зашептал, оглядываясь на дверь, дядя строптивого племянника. — Ведь особнячок нуждается в капитальном ремонте, правильно? Ты хоть его видел?

— Видел, — пожал плечами Логунов. — Отремонтируют с Божьей помощью.

— Когда-нибудь, — кивнул Пирожников. — А я сделаю это за два месяца. И потом, существует постановление о срочном ремонте зданий, имеющих художественную и историческую ценность. Вы это знаете? Вы знаете, что подобные здания можно продавать лишь на конкурсной основе и только тем, кто способен их привести в должный порядок?

— Знаю. Как знаю также и то, что для творческих организаций сделано исключение, — поморщился Логунов. — На этом основании им и дано разрешение на покупку… Не понимаю, Игорь Андреевич, чего вы от меня вообще добиваетесь?

— А ты составь такое письмецо, — снова зашептал Хлестов, оглядываясь. — А мы уж сами его доведём до ума… Ну что тебе стоит?

Андрей молча мотал головой, чувствуя, что еще немного — и накричит на родного дядю. Уж сколько ему объяснял, просил, чтобы не впутывал дядя Гарик в свои делишки… В прошлый раз подобная история произошла с детским садом в районе Плотникова переулка. Дядя слезно просил за фирму, обещавшую быстренько отремонтировать. И почти бесплатно. Детей отправили по домам, кое-как разместили в других детсадах… Ремонт шел ударными темпами, работали днём и ночью, закончили раньше срока, но, когда туда явились воспитатели с заведующей, они пришли в ужас. Это было не учреждение для детей, а настоящий офис после евроремонта со всеми делами: компьютерами, длинноногими секретаршами и вооруженными охранниками… Мало того, оказывается, этот бизнес-центр уже был продан некой совместной фирме. Её представители клялись, что совершенно не были в курсе всей предыстории.

Бывший детсад пришлось брать штурмом со взводом спецназа, со слезоточивым газом, от которого у Андрея еще неделю болели глаза… Судебное разбирательство ни к чему не привело. Дело было успешно развалено. А родной дядя тем не менее все пытался всучить любимому племяннику часть гонорара, полученного за содействие…Игорь Андреевич бросил на Пирожникова трусливый взгляд. Тот холодно уставился поверх голов, соображая, сколько еще потеряет здесь, в мэрии, времени. Кто ж мог подумать, что Хлестов, вместо того чтобы обо всем предварительно договориться со своим племянником, которому будто бы в-детстве менял пеленки, ничего не сделает и затеет эти малопристойные уговоры задним числом.

— Мне, видимо, лучше подождать вас в коридоре, Игорь Андреевич, — сказал Пирожников. — Пока вы тут по-семейному не решите все вопросы.

И, не дожидаясь ответа, вышел…

— Без ножа меня режешь, вот что я тебе скажу, — махнул рукой Хлестов, когда они остались вдвоём.

— Но, дядя… — прижал руки к груди Андрей. — Я-то тут при чём?

— Конечно, не ты меня зарежешь… — вздохнул Игорь Андреевич. — Но ты вкладываешь нож в руку убийце. В долгу я, как в шелку, понимаешь? И счётчик давно стучит. Как колокол по твоему дяде… Только этот человек, — он кивнул в сторону двери, за которой скрылся Пирожников, — обещал дать кредит за определённую услугу. Только он один. Всё! Если я сегодня-завтра не расплачусь… вспомнишь потом своего дядю, да поздно будет.

Андрей с жалостью посмотрел на него. Он искренне любил дядю Гарика, так же как Игорь Андреевич сам любил племянника и всегда был к нему добр. И вот сейчас он униженно просит об услуге, явно опасаясь этого вышедшего в коридор человека с гэбэшным прищуром… Ох, дядя, дядя…

— Но вы меня тоже поймите… — сказал Андрей. — Что от меня тут зависит? Ну напишу я это письмо…

— Вот и напиши! Что тебе стоит?

— А мне опять укажут, что нарушаю такие-то и такие-то постановления… Будет лучше, если ваш приятель, или кто он вам, сам подойдет к моему начальству. И если будет такое указание, в чем я искренне сомневаюсь…

— А ты не сомневайся! — подскочил со стула Хлестов. — Ему как раз не откажут! Но тогда он мне откажет. Понимаешь?

Пирожников шёл по коридору в сторону кабинета, где сидел вычисленный им начальник, чья подпись, по уверению Игоря Андреевича, стоит сорок тысяч баксов. В Москве мало чья подпись стоит дороже. Валерий Эдуардович знал только двоих, о ком это можно было сказать…

Хлестов, похоже, конченый человек. Только и может, что сводничать. Хотя об этой рыженькой внучке генерала он, Валерий Эдуардович, иногда тепло вспоминает — в контексте ее квартиры, конечно. Не отказался бы и сейчас. И от нее, и от ее квартиры, но уже без деда-маразматика, имеющего обыкновение открывать дверь без стука. Кое-что он в этой квартире переставил бы и переделал. В первую очередь — уборную. Весьма тоскливо сидеть на унитазе в центре комнаты размером с гостиную…

На этом конструктивном размышлении его прервала секретарь-референт в темных очках, сидевшая у компьютера, поскольку он не заметил, как вошёл в приёмную.

— Валерочка, сколько лет, сколько зим… — пискнула она и бросилась ему на шею.

Они расцеловались. Что-то такое у них когда-то было, но он уже смутно помнил, когда именно. И хорошо бы вспомнить, как ее зовут. Еще подумал, что и сейчас он, кажется, не прочь повторить.

— Люська! Ты это с кем там целуешься, не дождавшись, пока я уйду! — прогремел в приоткрывшуюся дверь густой бас, и она испуганно отпрянула в сторону.

— Это я, Григорий Теймуразович, — сказал Пирожников.

— Вижу. — Невысокий, седой, с живыми чёрными глазами начальник Люськи-секретарши хлопнул Валерия Эдуардовича по плечу. — Это уже не первая моя секретарша, которую ты у меня уводишь. — Он погрозил им обоим пальцем. — Ну заходи, поговорим… Меня нет! — сказал он многозначительно Люсе, прежде чем прикрыть дверь. — Ни для кого. Ну что там у тебя? — спросил он, когда сел в кресло напротив гостя. Валерий Эдуардович не сводил восхищенного взгляда с кабинета, отделанного ценными породами дерева.

— Вот это да… — покачал головой Пирожников. — Растёте, Григорий Теймуразович!

— Есть немножко, — согласился хозяин кабинета. — А ведь при советской власти сам знаешь, как начинал. Помнишь мой кабинетик с фанерными перегородками, когда я был заведующим овощной базой, а ты своих комсомолок приводил на пересортировку картофеля?.. Ух, тогда комсомолочки были! Таких уже не будет, нет, прошли те времена. Знаешь, как в том анекдоте: Гиви, тебе когда лучше жилось, при коммунистах или демократах? Конечно, при коммунистах, дорогой! При них у меня ещё стоял.