Вот идиот, подумал Каморин и снова оглянулся. Отсюда, с реки, шоссе уже не было видно, но свет от едущей со стороны Челябинска машины отсюда, снизу, заметен был хорошо.

Он выстрелил Валету в голову, стараясь при этом не видеть его глаз. Для Злобина пуля уже не понадобилась.

Потом Павел Романович быстро взобрался наверх. Грузовик, шедший со стороны Челябинска, был уже рядом. Каморин замахал руками, чтобы его остановить. Но водитель уже и сам притормаживал, заметив снесенное ограждение и полынью под мостом.

Пожилой шофёр в чёрном овчинном тулупе вылез из машины, вопросительно посмотрел на Каморина.

— Вот сколько говорить им, — выругался он. — Мост-то старый… Это разве ограждение? Вот сколько здесь зимой езжу…

Он прервал вступление, глядя на молчавшего Каморина.

— Прямо на моих глазах, представляешь? — сказал Павел Романович. — И никто не выплыл…

— Да где тут, — вздохнул водитель. — С такой-то высоты.

— На бок перевернулся и прямо в ограждение врезался, — продолжал Каморин. — И хоть бы кто крикнул.

— Надо бы в милицию сообщить, — неуверенно сказал водитель.

— Считай, что уже сообщил, — усмехнулся Каморин. И, достав свое удостоверение, сунул ему под нос. — Я прямо сейчас оформлю протокол о том, что мы видели, и все там зафиксируем и распишемся.

— А что я видел? — приоткрыл рот водитель.

Каморин не ответил. Только достал из кейса бумагу и положил её на капот своей машины.

— Фамилия? — спросил он.

— А чего фамилия, я ведь чего видел? — пожал тот плечами. — Ну видел, будто ограждение кто-то снёс…

— Полынью видишь? — спокойно спросил Андрей Романович.

— Ну, вижу, — тоскливо сказал водитель. Ему, видно, не хотелось идти в свидетели. Значит, не хочет светиться. Значит, рыльце в пушку. Значит, будет помалкивать… Находка, а не свидетель.

— Так видишь полынью? — еще раз спросил Каморин, еле сдерживая себя (так и врезал бы по ушам этому тугодуму!).

— Ну, вижу…

— Тебя же никто ни в чем не винит. Я видел то же самое, что и ты. Вот об этом мы с тобой и распишемся.

Тот почесал в затылке, сдвинув для этого на глаза старый, видавший виды треух.

— Пиши, — сказал он, рубанув воздух ладонью. — Нефедов моя фамилия. Акентий Федулович.

— Нет, если сомневаешься, мы можем прямо сейчас доехать до ближайшего поста ГАИ… — сказал Каморин. — И там тебе разъяснят.

— Разъясняли уже… — махнул тот рукой. — Чуть без порток не остался. Ну где расписываться?

Кивнув ему, Павел Романович быстро дописал протокол.

— На, прочти, прежце чем подписать, а то скажешь потом… — Он протянул листок Нефедову.

Тот, крякнув, достал из дальнего кармана очки. В них он сразу стал похож на многочадного батюшку из бедного прихода.

— Только я не видел никакого фургона, — сказал Нефедов.

— Какая разница, зато я видел, — поморщился Каморин. — Ну и зануда ты, Акентий Федулович. Как только с тобой жена живёт… Не пишется два разных протокола по одному событию, понятно тебе? А вот если станут в ГАИ спрашивать — скажешь всё, как есть… А я действительно видел, он впереди меня гнал. А когда подъехал — он уже свалился… Ну что? — спросил он, решив, что немного припугнуть свидетеля делу не помешает. — Кому ГАИ поверит, в случае чего, мне или тебе? И еще припишут, что скрываешь информацию. Тоже не здорово получится.

Кряхтя и вздыхая, Нефедов расписался.

— И адрес с телефоном не забудь, — сказал Каморин. — Ну вот, другой разговор.

Валера Пирожников проснулся около двух часов дня. Сначала попытался понять, где он и кто с ним в постели… Оказалось, неизвестно где и какая-то рыжеволосая девица, отвернувшаяся лицом к стене. Рыжих он как раз не любил. Просто терпеть не мог их молочно-белую кожу с этими рыжими веснушками. Хотел вспомнить, где он мог ее видеть, или понять, кто ее подложил либо как она вообще оказалась рядом, да так и не вспомнил. ж Потом решил рассмотреть её лицо.

Для этого даму пришлось толкнуть в бок. Она заворочалась, застонала, сказала что-то нечленораздельное, похоже, выругалась. Он толкнул ещё раз.

— Ну Петенька, ну хватит, дай хоть утром поспать. Всю ночь ведь не давал… — и снова засопела.

Валера подскочил и дико огляделся. Огромная мрачная комната с высоким, как в храме, потолком, с огромной мрачной мебелью пятидесятых годов, все больше в пыльных, темных чехлах. И столь же огромные картины. На одной, висевшей прямо перед глазами, охотники нордического вида в звериных шкурах загоняли в болото несчастного кабана, обливавшегося кровью, с выпученным глазом, помутневшим от смертельного страха, а на втором плане их полногрудые подруги, не теряя времени, кипятили воду на костре.

И ещё висела картина, изображавшая Парад Победы на Красной площади.

Куда я попал, тоскливо подумал Валера и вдруг почувствовал, что на него смотрит кто-то.

Обернувшись, он увидел старенького генерала, показавшегося ему карликом в этом жилище для Гулливера, в мундире с золотыми погонами и с целым иконостасом орденов на груди. Карликовый генерал опирался на инкрустированную трость, без которой он, наверно, просто бы рухнул под тяжестью своих наград.

— Лялечка, это — кто? — сурово спросил генерал, возмущённо тряся вторым подбородком и приложив к уху руку.

— Дед, это Петечка Силуянов, я же вас знакомила, его папа скоро будет послом в Индонезии, — громко сказала девица, оставаясь в той же позе. — Дадите вы мне сегодня поспать или нет?

— Я без очков и потому не сразу узнал, — прошамкал генерал, не отрывая руку от уха. — Я только хотел сказать, что у тебя в последнее время появилось много хороших знакомых. А молодому человеку, судя по всему, очень хочется в уборную. Вы не стесняйтесь, организм надо вовремя освобождать от шлаков и ненужного балласта, в котором размножаются гнилостные бактерии.

Куда я попал, тоскливо подумал Пирожников, послушно поднимаясь с огромной, под стать комнате, постели.

Прикрыв обеими руками причинное место, он последовал за генералом через анфиладу таких же больших, темных комнат с зашторенными окнами, которым, казалось, не будет конца. И очутился наконец еще в одной, такой же большой, в которой уже ничего не было, кроме унитаза и биде, причем унитаз гордо возвышался как раз посредине комнаты, прямо на старинном дубовом паркете.

— Не забудьте, Петя, спустить воду и выключить свет, когда все закончите, — строго сказал генерал. — И не торопитесь. Это надо делать спокойно, без внутреннего напряжения и стараясь ни о чем не думать. Вы умеете пользоваться биде?

Пирожников кивнул, дрожа от холода и безысходности.

— Пусть ваш кишечник освободится сам. Не надо ему в этом помогать. И потом очень важно тщательно промыть промежность и протереть задний проход туалетной бумагой фирмы «Ринке». Я приобретаю только эту бумагу и вам настоятельно рекомендую. Я проделываю эту процедуру каждый раз и потому, как видите, избежал всех тех болезней, которыми страдают мои сверстники. А что вы так дрожите? Это вы от страха или замерзли? Посмотрите на меня. Я никого никогда не боялся, а холод помог мне хорошо сохраниться. Почему я вам это рассказываю? Всё-таки вы будущий муж моей внучки Ляли, а я должен беспокоиться о здоровье моих потомков. Что?

Закончив монолог, он приложил руку к уху, потом закрыл за Валерой дверь, задвижка которой подозрительно громко щелкнула.

Пирожников, съежившись, одиноко сидел на унитазе и все старался вспомнить вчерашнее. Как будто ничего особенного себе не позволял. Ничего лишнего. Все было, как всегда. Но влипать, как сегодня, ему еще не приходилось. Либо чьи-то интриги, либо злосчастное стечение обстоятельств… Положение идиотское; судя по времени, он давно уже должен сидеть на правлении банка, куда сегодня впервые заявится этот уголовник Седов…

Но выход искать надо. Для начала хорошо бы найти брюки и успеть их надеть, прежде чем генеральская внучка, которой он своими домогательствами будто бы не давал спать всю ночь, не обнаружит подмену.