— …что этому обучиться всякий может. Но я не пробовал. Однако не нужно быть ясновидцем, чтобы в твоих печалях разобраться. Достаточно поглядеть, как ты в битву рвешься и себя же сдерживаешь. С каким азартом за дружинниками следишь, высматривая новинки в их владении оружием. Сколь часто готов себя подставлять, рискуя жизнью, лишь бы вновь ощутить биение крови в отважном сердце. И вот что я за этим вижу: неистраченный жар отрочества! Сперва пять лет в Заморочном лесу, которые для тебя пятидневьем были. Затем три года в Белом Замке, опять же — скрученные в полугодие. Нынче тебе по человеческим меркам девятнадцать исполнится, самый срок для вольного житья-бытья, самое брожение в крови и душе. А по чародейскому времени ты совсем иной: то ли бесшабашный юнец тринадцатилетний, то ли седобородый старик, которому земные страсти давно опостылели… Вот и мучает тебя сей временной разрыв. Не так ли, князь?

Насупившийся Владигор ничего ему не ответил. Но Филимон и не ждал, ответа, сразу продолжил:

— Заботы Синегорского правителя не просто тяготят бывшего ученика чародея. Они ему поперек глотки встали! Дайте боги разобраться хотя бы со своими вопросами, а тут еще тьма чужих подступает, продохнуть не дает!

— Не чужих! — резко воспротивился Владигор. — Заботы княжества — мои заботы!

— Верно говоришь, — согласился Филька. — Взял обузу — тащи и не жалуйся. Никто не заставлял, окромя собственной совести. Да вся беда в том, что ты не готов к такой тяжести. Точнее сказать: считаешь себя не слишком готовым. Вот и вторая причина твоего беспокойства.

— Назовешь и третью? — попробовал отшутиться Владигор.

— И третью, и четвертую, и еще пяток. Нужно ли? Зачем понапрасну душу бередить… Не для того я тебя разыскивал. Но вот, князь, о чем попросить тебя хотел: устрой ночевку своему отряду на берегу Сорочьего залива. Мы ведь в те края направляемся?

— Другой дороги на Поскреб нет, насколько я знаю. Можно и на берегу заночевать, коли просишь.

— Ну и славно, — кивнул Филимон.

Больше он ничего разъяснять не стал. Подстегнув коня, нагнал Ждана, едущего с дозорными, и до самого вечера больше не беспокоил Владигора досужими разговорами.

Говорят, что в давние времена заплутала на просторах Венедского моря одна купеческая ладья. Много дней мореходы не видели берега, оголодали, отчаялись. Изрядно побитое бурей судно дало течь и вот-вот могло пойти ко дну… Купец, кроме всякого товара, вез еще и клетку с двумя длиннохвостыми сороками: то ли как диковинку, желая показать их в заморских краях, то ли по какой другой прихоти. Когда же почуял близость смертного часа, пожалел птичек, отпустил их на волю. Может, дескать, хоть они спасутся, одолеют морскую ширь.

Сороки и впрямь быстро умчались, но затем вернулись к ладье и стали кружить над нею, громко треща на своем птичьем языке. Будто звали куда-то. Тогда купец приказал кормчему направить ладью вслед за птицами. Из последних сил налегли гребцы на весла — и вскоре увидели на горизонте долгожданный берег. С тех пор мелководный и тихий залив, в котором нашла спасение купеческая ладья, люди стали называть Сорочьим…

На его пологом берегу росли высокие сосны, но там, где берег становился крут и каменист, их сменяли густой орешник и кривобокие северные березки.

Князь велел Ждану разбить походный лагерь среди сосен и выставить надежное охранение. Места здесь были безлюдные, тревожные. Если кто и любил наведываться сюда, так это морские разбойники: бурю переждать, ладьи подлатать, а то и подальше пройти, в лесах укрываясь, чтобы появиться нежданно вблизи Поскреба и разграбить две-три беззащитные деревушки.

Внимательно осмотрев окрестности, дозорные не нашли ничего подозрительного. И все же, помня об ускользнувших у Гнилого Зуба борейцах, Ждан старался ни на шаг не отходить от Владигора. Вдруг злодеи надумают повторить свою попытку? Теперь-то ведь ясно, для чего они в Синегорье объявились: голова князя им потребна, никак не меньше!

Поэтому Ждан очень рассердился на Фильку, который незнамо куда и зачем вздумал увести Владигора на ночь глядя. Хотел сопровождать князя, да тот сам запретил. Обо мне, дескать, беспокоиться нечего — Филимон в темноте серую мышь углядит, а человека и подавно. Верно, конечно. Однако стоит ли судьбу лишний раз искушать?

На всякий случай он приметил направление, в котором скрылись друзья, и твердо решил не укладываться на боковую, а дожидаться их возвращения.

Владигор, как и его верный сотник, понятия не имел о том, куда его ведет птицечеловек. Знал только, что не для потехи…

Пройдя вдоль берега, они свернули к орешнику, за которым высилась груда мшистых камней. Возле одного из валунов Филька остановился и, раздвинув руками еловые лапы, тихо сказал:

— Заходи, князь. Только пригнись чуток, своды здесь не дворцовые…

Густые ветки скрывали узкий вход в пещеру. В глубине ее горел маленький костерок, перед костром уютно расположился седовласый старик в белой хламиде. Владигор, едва глянув на него, радостно воскликнул:

— Здравствуй, Учитель! Вот не ожидал такой встречи!.. Почему здесь? Отчего тайно?

— И ты здоров будь, князь Владигор, — улыбнувшись, ответил старик. — Садись рядом, сынок. Разговор у нас долгий будет.

— Ну, а я снаружи покараулю, — сказал Филька. — Мало ли что…

Чародей Белун, мудрый наставник и волшебный покровитель Владигора, последний раз встречался со своим учеником в тот славный день, когда рухнуло под натиском мятежной ватаги жестокое самовластие Климоги. Хотя Владигор неоднократно пытался зазвать его в стольный город Ладор — погостить в княжеском дворце, обсудить дела синегорские, Белун вежливо отклонял все его приглашения.

Князь на это не обижался, понимая, что забот у старого чародея и его собратьев, каждодневно ведущих невидимую, но смертельную битву с Триглавом, и без него предостаточно. А еще знал, что чародейский перстень с голубым аметистом — с ним Владигор никогда не расставался — способен в любой миг рассказать Белуну обо всем, что происходит с его подопечным.

И вдруг, даже не предупредив, чародей устраивает таинственное свидание среди ночи, в какой-то странной пещере, при неярком свете затухающего костерка… К чему бы это?

Словно угадав его мысли, Белун сказал:

— Подбрось-ка сучьев в огонь, осмотрись и расслабься. Не в простую пещеру тебя Филька привел, не в звериное логово. Здесь издавна было тайное капище Перуна, устроенное поморскими людьми в благодарность богу, защищающему их от несчастий и горя.

Оживший костер высветил все закутки маленькой пещеры, и лишь тогда Владигор сумел разглядеть ее подлинное назначение. В глубокой нише стояла деревянная, почерневшая от времени статуя Перуна. Возле нее — каменный жертвенник. Однако, похоже, здесь давно никто не бывал и не приносил даров могущественному богу.

— Да, сынок, — печально произнес чародей. — Люди забыли сюда дорогу. Но не по своей вине. Старейшину этих мест, который за капищем присматривал и во всеобщее благо мольбы возносил к Перуну, казнили по приказу Климоги еще семь лет назад. Его молодого помощника чуть позже убили борейские разбойники — за то, что отказался вывести их к тайному капищу.

— Не хотел, чтобы иноземцы над княжеским богом надругались, — понимающе сказал Владигор.

— И не только поэтому. Здесь, в пещере, прямо под жертвенником большое богатство хранится. Каменья драгоценные, злато-серебро, оружие знатное. Слышал историю про купца, которого из беды сороки длиннохвостые выручили?

— Слышал, конечно, — кивнул Владигор. — Да разве не сказка она?

— И сказка, и быль. Птицы спасли купеческую ладью или нет, суть не в этом. Но чудесное спасение все-таки было, и в благодарность за него купец устроил здесь капище. Мало того, скрыл под камнем свои самые ценные товары, поскольку охранников у него почти не оставалось, а поблизости свирепствовали морские разбойники. Позднее то ли не успел добро это себе вернуть, померев до срока, то ли решил Перуну оставить на сбережение, да только с тех пор оно так и лежит, никем не тронутое.