На Палтусова напало что-то схожее с робостью. В трусости он не мог себя упрекнуть. Ему не досталось Георгия, когда он был за Балканами в волонтерах, но саблю за храбрость он имел. Однако надо же было посмотреть недавнего «принципала». Его начинала щемить мысль, что денежная карьера дворянина, собиравшегося обобрать купеческие кубышки, может очень и очень закончиться вот таким выстрелом.

Палтусов вошел наконец в кабинет. Околоточный поднял голову и тотчас же встал. Ему было плохо видно с его места. Он мог принять Палтусова за следователя или товарища прокурора.

— Не беспокойтесь, — сказал ему тихо Палтусов, — продолжайте ваше дело.

Околоточный пристально оглядел его и признал, что это не должностное лицо.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Я заехал случайно к Сергею Степановичу, — выговорил Палтусов, но не прибавил, что близко знал покойного, как его бывший агент.

— Любезнейший, — крикнул околоточный Василию, — посторонних-то не пускайте!

— Слушаю-с, — трусливо откликнулся Василий из-за портьеры.

— Я на минуту, — сказал, как бы извиняясь, Палтусов.

Тут только, около самого письменного стола, он разглядел тело Калакуцкого. Голова лежала на обеих руках, сложенных под нею. Кресло было придвинуто плотно к столу. Тело подалось вправо. На левом виске чернелась повыше уха маленькая дырочка с запекшейся кровью. Отложной воротничок рубашки был в двух местах забрызган. Лицо, видное Палтусову в профиль, побледнело и стало очень красивым с его крупным носом, длинными усами и французской бородкой. Можно было принять мертвеца за спящего… Оделся он действительно в театр — в двубортный, обшитый ленточкой сюртук, застегнутый на четыре пуговицы. Пистолет лежал на полу так, как его нашел Василий.

— Вы так и оставили? — обратился Палтусов к околоточному и указал на труп.

— Да-с… Лакей хотел на кушетку… Этого нельзя. Следователь забранится. Наверняка и прокурор будет. Поди, как бы генерал не приехали.

И околоточный значительно поглядел на Палтусова.

— Вы не тревожьтесь, — сказал Палтусов, — я сейчас уйду.

— Да и вам лучше… Какое удовольствие!.. И нам-то с этими самоубийствами житья нет. Верьте слову… Хозяева меблированных комнат обижаются чрезвычайно. Приедет с железной дороги как следует, номер возьмет, спросит порцию чаю… А там и выламывай двери. Ночью и натворит безобразия. Или опять в банях, или в номерах для приезжающих. Спервоначалу пройдется насчет женского пола…

— Да? — с улыбкой переспросил Палтусов.

— Первым делом! Или у проститутки ночевал, окажется из дознания, или притащит с собой, под утро отпустит ее, ну водка или ром, — и наутро пукнет… Анафемское время, я вам скажу!

— Молодые от любви больше?

— Нельзя этого сказать, — вошел в сюжет околоточный и даже выпрямился, — студент — от чувств… бывало это, или так, сдуру, в меланхолию войдет, оставит ерунду какую-нибудь, на письме изложит, жалуется на все, правды, говорит, нет на свете, а я, говорит, не могу этого вынести!.. Мечтания, знаете. Женский пол — от любви, точно… Гимназисты опять попадаются, мальчуганы. Они от экзаменов. А больше растраты…

— Растраты? — повторил Палтусов.

— Так точно. Чуть деньги растратил, хозяйские или по доверенности, или просто запутался…

Околоточный смолк на минуту и прибавил:

— Жуликов расплодилось несть числа!

— Немало, — подтвердил Палтусов.

Он глядел все на голову Калакуцкого. Сбоку от лампы стоял овальный портрет в ореховой рамке. На темном фоне выступала фигура танцовщицы в балетном испанском костюме и в позе с одной вскинутой ногой.

— Несть числа жуликов! — повторил околоточный и поправил на носу очки. — Генерал наш хочет вот наших-то, хотя бы мелюзгу-то карманную, истребить… Ничего не сделает-с! Переодевайся не переодевайся в полушубок — не выведешь. А тысячные-то растраты? Тут уж подымай выше… Изволили близко знать Сергея Степановича? — вдруг спросил он другим тоном.

— Довольно близко, — ответил Палтусов сдержанно.

— Как же это такое происшествие?.. В делах, видно, позамявшись?

— Должно быть…

— Удивления достойно… Человека миллионщиком считали… Дом один этот на триста тысяч не окупишь… Грехи!

— Нашли какое-нибудь письмо? — перебил Палтусов.

Его точно что удерживало в комнате мертвеца.

— Мы на столе ничего не трогали… Изволите сами видеть… Вот около лампы пакет… Как будто только что написан был и положен. Кровинка и на него угодила.

Вправо, выше лампы, около бронзового календаря, лежало письмо большого формата. На него действительно попала капля крови. Палтусов издали, стоя за креслом, прочел адрес: "Госпоже Калгановой — в собственные руки".

— Вы прочли адрес? — осведомился Палтусов.

— Прочел-с… Рука у покойника четкая такая… Госпоже Калгановой. Это их мамошка-с!

— Что? — не расслышал Палтусов.

Околоточный усмехнулся.

— Мамошка-с, я говорю, на держании, стало быть, состояла… Это они напрасно сделали… Что же тут девицу срамить? Лучше бы самолично отвезти или со служителем послать. Да всегда на человека, коли он это самое задумает, найдет затмение… В балете они состоят…

Он ткнул пальцем в фамилию, написанную на конверте.

— Послали за ней… Напрасно. Дурачье люди! Прискачет, рев, истерика, крик пойдет… В протокол занесут, допрашивать еще станут, следователь у нас из молодых, не умялся. И только один лишний срам… Они ведь в этом же доме жительство имеют.

— Я знаю, — выговорил Палтусов.

— Мне вот отлучиться-то нельзя… А не надо бы допускать. А как не допустишь?

"Пускай ее!" — подумал Палтусов. Он не станет вмешиваться. Танцовщица утешится. Детей у них нет. Вот разве покойный что-нибудь наблудил; так "гражданская сторона" доберется до разных ее вещей и ценных бумаг. Сумеет спустить. С этой Лукерьей Семеновной он всего раз обедал.

Околоточный вышел на средину кабинета. Палтусов сделал также несколько шагов к двери.

— Прощайте, — громко сказал он.

— Мое почтение-с… Вы хорошо делаете, что не остаетесь!.. Протокол и все такое… И устал же я нынче анафемски, — околоточный весь потянулся, — перед вечернями пожар был, только что в трактир зашел, подчасок бежит: мертвое тело!.. Мое почтение-с!

Палтусов бросил еще взгляд на голову самоубийцы и вышел из кабинета.

Швейцара в сенях уже не было, когда Палтусов проходил назад. Он спускался по ступеням замедленным шагом, с опущенной головой. Раза два обертывался он назад и оглядывал сени. На тротуаре, в подъезде, он постоял немного и, вместо того чтобы кликнуть извозчика, повернул направо и вошел под ворота.

Оставалась отпертою только калитка на цепи. Дворник в тулупе сидел под воротами на скамейке. В глубине подворотни — она содержалась в большой чистоте — горел полукруглый фонарь с газовым рожком.

Странно так показалось Палтусову, что в доме совершенная тишина, даже дворник, по обыкновению, дремлет, а хозяин дома — мертвый в кабинете, с пулей в черепе. Такая же тишина стояла на дворе. Он был гораздо больше, чем думал Палтусов. В глубине помещались сараи, конюшни и прачечная — отдельным флигельком, и перед ним род палисадника, обнесенного низкой чугунной решеткой. Дом шел кругом шестигранным ящиком с выступами в двух местах, со множеством подъездов. На дворе не валялось ни груд сколотого снега, ни мусора, ни кадушек. Снег совсем почти сошел с него, и под ногами чувствовался асфальт.

Палтусов вышел на самую средину, стал спиной к решетке и долго оглядывал все здание. В него, наверное, вложено до пятисот тысяч рублей. Постройка чудесная. Видно, что подрядчик для себя строил. Расположение этажей, подъезды, выступы, хозяйственные приспособления — все смотрело нарядно и капитально.

В душе бывшего подручного самоубийцы предпринимателя играло в эту минуту проснувшееся чувство живой приманки — большой, готовой, сулящей впереди осуществление его планов… Вот этот дом! Он отлично выстроен, тридцать тысяч дает доходу; приобрести его каким-нибудь «особым» способом — больше ничего не нужно. В нем найдешь ты прочный грунт. Ты пойдешь дальше, но не замотаешься, как этот отставной поручик, кончивший самоубийством.