— Как знаешь,— неуверенно проговорил председа­тель.— У тебя на руках законы.

Я положил трубку, досадуя на самого себя. Вот опять моя неуверенность! Ведь знал же, что разговор будет именно таким… Надо везти в райотдел. Так будет лучше.

Сычова села в коляску присмиревшая. Я взял с собой Коробову, и мы покатили в город.

Стояло золотое лето, обремененное густым разно­травьем, уставшее от жары и хлопот родить плоды. Степь выгорела. Ее желтые просторы недвижным ковром пролегли под солнцем. Ветер не тревожил сухую полынь.

Природа, казалось, дремала в послеобеденном полусне. Все ее звуки, все запахи выветрились. Только звенели шины по размягченному асфальту, мягко урчал двига­тель, да резко пахло бензином и жирной духотой гудро­на. В суматохе я забыл про Арефу и ругал себя, что ни­кого не предупредил задержать его: наверняка оборо­чусь за троечку часов.

В Бахмачеевском меня отчитал майор:

— Составил протокол, и пусть себе гуляет, пока про­ведешь расследование…

Я растерялся:

— Хотел, чтобы здесь. Объективнее… Скажут, что пристрастен,— оправдывался я.

Мягкенький недовольно хмыкнул:

— Тебе поручили участок, стало быть, доверяют. Ежели по каждому случаю к нам будут возить со всего района нарушителей, нам и двести человек не хватит штата в РОВДе. Закон знаешь?

— Так точно,— уныло ответил я.

— Так выполняй его строго. А то действительно кое-кому даешь повод…

Он замолчал. И я понял, что Мягкенький давно дога­дался, что автор анонимок на меня — Сычов.

— Что прикажете? — спросил я.

— Что прикажу? Отпусти Сычову. Сам отлично зна­ешь, что расследованию она не помешает.

— Слушаюсь…

— И еще лучше — отвези сам назад. По-деликатно­му. Вежливость, она в нашем деле не помеха. Неприступ­ней и крепче выглядеть всегда будешь.

Вышел я от начальника как ошпаренный. Сычова, не в шутку перепугавшись, опрометью метнулась из РОВДа, когда ей сказали, что она свободна. Домой ехать со мной отказалась. Рада была, что отпустили.

Я позвонил на Бахмачеевскую. Оксана ответила, что Арефа был и, не дождавшись, уехал домой. Жаль.

Когда я немного успокоился после выговора началь­ства, меня захлестнула мысль: рядом Лариса. В двух ми­нутах ходьбы от милиции.

Мы вышли с Любой Коробовой на улицу.

— Домой? — спросила она. И я почувствовал, что ей хочется потолкаться в магазинах. Жалко было упускать подвернувшуюся оказию.

— Знаешь, Люба, у меня тут еще одно небольшое дельце. Ты пока походи по магазинам, посмотри, а через часок двинем.

Уговаривать ее не пришлось. Она тут же исчезла в универмаге.

Первым делом я смотался на рынок. Купил самый большой арбуз. Хотел еще было прихватить помидоров, но постеснялся: уж этого добра, наверное, хватает.

Лариса мне обрадовалась. Она достала где-то нож и алюминиевую миску. Мы устроились в глубине садика. Возле каждой скамейки стояло ведро для корок, потому что теперь к больным приходили обязательно с арбузами.

— Ты любишь арбуз с черным хлебом? — спросила девушка.

— Не знаю. Не пробовал.

— Постой, принесу хлеба.

Она снова побежала в комнату.

Я был озадачен. Вела она себя так, будто ничего не было — ни Чавы, ни Маркиза. Мы сидели как хорошие, близкие друзья, над нами ласково светило солнце, доби­раясь до земли сквозь жидкие ветви верб.

— Здорово с хлебом, правда? — спросила Лариса.

— Действительно,— подтвердил я.

— Это я здесь научилась, в колхозе.

— И давно ты здесь?

— Второй год. Сразу после культпросветучилища.

— А библиотека — по призванию? Она засмеялась:

— У тебя милиция — по призванию?

— Почти…

Лариса недоверчиво усмехнулась.

— Ну и у меня, значит, почти… Все девчонки хотят быть актрисами и чтоб обязательно знаменитыми, а ста­новятся библиотекарями, учительницами, швеями…

— Ты тоже хотела быть артисткой?

— А ты думаешь!

— Одного хотения мало. Надо много уметь. Я в «Со­ветском экране» читал, как нелегко сниматься в кино.

Лариса тряхнула головой:

— Ерунда! Это кому как повезет. Я серьезно готови­лась. Плавала, бегала на стадионе, ходила на ипподром. А в цирковое училище не прошла. Срезалась. Ты бы ви­дел, какие девчонки прошли по конкурсу! Бездари… Не думай, что хвалюсь. Я два года пыталась. Не повезло… Ревела как дура. Но ничего не поделаешь! Пришлось пойти в культпросветучилище.

— Я тоже поступал в МГУ. На юридический.

— Ну и как?

— Как видишь! — засмеялся я.— Следователь по особо важным делам…

— Ты еще можешь продвинуться…— Она с грустью посмотрела куда-то вдаль.

— А ты?

— Тю-ю!

Меня рассмешило ее восклицание, которое я часто слышал в Бахмачеевской.

— А Маркиз действительно хороший конь? — осто­рожно спросил я.

— Отличный! — сразу отозвалась она.— Представ­ляешь, как бы он смотрелся на манеже, в цирке? Ты цирк любишь?

— Люблю. Акробатов, зверей. И клоунов. В Москве все собирался сходить в новый цирк, что на проспекте Вернадского. Куда там! Никак не мог достать билет…

— Пишут, красивый цирк.

— Еще бы! Наверное, манеж раз в десять больше, чем в старых.

Лариса ткнула в меня пальцем и рассмеялась.

— Ты чего? — удивился я.

— Чудак! Все, ну все манежи в мире одного разме­ра — тринадцать метров.

— Иди ты!

— Вот тебе и иди. Стандарт.

— Это что же, как хоккейное поле?

— Оно тоже всегда одинаковых размеров?

— Всегда.

— И цирковые манежи тоже. Это повелось с первого цирка во Франции. Был такой наездник — Франкони. Он жену и сына Наполеона учил верховой езде. Как называ­ют в цирке — «школе». Его цирк назывался «Олимпий­ский». Оттуда и пошли эти тринадцать метров.

Я прикинул расстояние.

— Не много.

— Достаточно. В старое время на обыкновенном ма­неже разыгрывали грандиозные пантомимы, с водой, фонтанами, лодками. Места хватало.

— Когда это, в старое?

— В прошлом веке. И в начале этого.

Мы не съели и половины арбуза, а уж больше не могли.

— Хочешь еще? — предложил я.

— Лопну. Ты хочешь — режь.

— Во! — провел я рукой по горлу.— Где бы руки по­мыть? Липнут.

— Пойдем.

Она подвела меня к водопроводной колонке. Когда Лариса держала рычаг, а я мыл руки, девушка тихо ска­зала:

— Смотри.

Из палаты вышел отец Леонтий, держа под руку свою жену. У Лопатиной в руках был небольшой узелок. Отец Леонтий чему-то улыбался.

Проходя мимо нас, супруги задержались.

— Лара, я там в тумбочке оставила расческу и бигу­ди. Пользуйся,— сказала Лопатина.

— Хорошо, Оля. Вообще-то я тоже скоро…

— Здравствуйте,— вежливо поклонился отец Ле­онтий.

— Приветствую,— ответил я.

— Познакомься, Оля. Дмитрий Александрович, твой земляк.

Оля протянула мне руку. Я показал свои мокрые. Она улыбнулась.

— Я знала, что вы из Калинина. Зашли бы к нам как-нибудь? А то даже не раскланиваемся.

— Зайду,—пообещал я.— Обязательно.

— Заходите действительно.— Отец Леонтий весело посмотрел на меня. И еще раз повторил:— Заходите.— Он что-то хотел добавить, но, потоптавшись, только кив­нул: — До свидания. Ждем.

Мы вернулись на скамейку.

— Дима, скажи честно, ты по делу ко мне или просто проведать? — неожиданно спросила Лариса.

Вообще-то поговорить надо,— вздохнул я.

— Ты молодец.

— Это почему?

— Противно, когда врут. Ну давай спрашивай.

— Пойми меня правильно,—неуверенно начал я, — никого никогда не интересовало бы то, что происходило у вас в последние дни с Сергеем…— Я посмотрел на нее, какая будет реакция.

— Продолжай,— кивнула она.

— Лучше ведь от тебя узнать, чем говорить с кем-то,— оправдывался я.

— Это верно,— сказала Лариса.— Только я уверена, что это не имеет отношения к Маркизу.

— У вас ведь вышла какая-то ссора?

— Но при чем здесь лошадь?

— А при том: Скакуном очень интересовались приез­жие. Очень! В том числе и некий Васька. А Сергей кру­тился последние два дня с этим Васькой. Водой не разо­льешь.