А те, другие, городские, приехавшие в гости к Женьке Нассонову, вели себя настораживающе.

Я еще подумал о том, что деревенские ребята для ме­ня уже «наши», а друзья Женьки — «чужаки».

Интересно, отпустила им Клава ночью вина? А как же! Хоть и молокосос, а Нассонов! Ну покуражилась над парнем, а в магазин, точно, сходила…

Чава не танцевал. О чем-то спорил с Колей Ка­таевым.

Лариса скучала, изредка поглядывая в его сторону…

Я про себя злорадствовал. Но к ней не подходил. На­до подождать. Выдержать.

И все-таки больше всех меня настораживал Женька. На меня он не смотрел. Стыдился, что ли, ночного ви­зита?

Он задевал девчонок, подначивал своих дружков на что-то. Я тихо сказал об этом Катаеву. Он отмахнулся:

— Мерещится тебе, младший лейтенант. Женька — трус. Перед городскими пижонит…

Объявили дамский танец, и не успел я глазом морг­нуть, как передо мной выросла Клава Лохова.

С досады я готов был провалиться сквозь пол. Пока­залось, что Лариса направлялась ко мне…

Ничего не оставалось делать, как закружиться в вальсе с нашей продавщицей. Надо сказать, что танце­вала она неплохо. А по мне пусть отдавила бы все ноги, но лишь бы это была другая… Та, что танцевала с Колей Катаевым. «Хоть не с Чавой»,— вздохнул я, незаметно наблюдая за Ларисой.

— Эх, где мои двадцать лет! — улыбалась Клава. Одета она была красиво. Еще бы, сапожнику быть без сапог! — Ни одной танцульки не пропускала. Теперь что? Детей трое душ. С мужиком и то не можем вместе в клуб прийти. Вот и развлекаемся по очереди… Завтра его в кино отпущу…

Меня злила ее болтовня.

— Скажите, зачем вы ночью Женьку послали ко мне? Клава подняла брови:

— Неужто и вас разбудил? Вот колоброд…

— Да, пришел среди ночи. На вас сослался…

— Ну, хватит с меня! Пойду до Геннадия Петрови­ча! — возмутилась она.— Вы не подумайте, Дмитрий Александрович, что я действительно посылала к вам Женьку. Как он мне надоел! Уж какой раз приходит ночью за выпивкой. Я ему и говорю: пожалуюсь, мол, в милицию. А он, дурной, решил, что я его к вам за раз­решением, направляю…

— Но вы ему дали вина?

— Еще чего не хватало! Я из-за него не намерена го­лову под суд подставлять. Это ж надо!..

Она нахмурилась и больше до конца танца не разго­варивала.

Я был рад отделаться от нее. И как только снова раз­далась музыка, направился к Ларисе. Была не была!

И пропустил главный момент. За моей спиной гакнул сухой удар.

Женькиных дружков было человек пять. Рослые, крепкие, по всей видимости, знакомы с боксом.

Когда я подскочил к толпе, один из городских послал в нокдаун Егора, Колиного приятеля, того, что я видел в мастерских при злополучной стычке с Нассоновым.

Наши, станичные, кричали, размахивали руками. Визжали девчата.

Пятеро молодцов из города встали круговой оборо­ной. Женька суетился, бегая то к своим, то к чужим. На него никто не обращал внимания.

Егор вскочил и снова кинулся на городских. И опять получил удар в ухо.

Я уже не помню, как очутился в самой гуще, как кри­чал: «Разойдитесь!» — или что-то в этом роде.

Приезжие были выпивши, это точно. Таких словами не остановишь.

Зачинщики драки не обращали на меня внимания. Я как-то сразу не сообразил, что в штатском они при­нимают меня просто за станичного парня.

А заваруха принимала нешутейный оборот.

Что мне оставалось делать? Я выбрал парня поздоро­вее и бросился к нему. Он работал кулаками, как маши­на. Увернувшись от ударов, я перехватил его руку и, по­тянув на себя, бросил через бедро. Он, видно, не ожидал такого оборота. Не успел я скрутить ему руки, как на меня навалились двое ребят, стараясь оттащить от друж­ка. Я почувствовал удар ниже лопатки, острый, резкий. Наверное, ногой. Это было уже слишком.

Я резко обернулся и, зажав чью-то голову, поднож­кой опрокинул нападающего. Он покатился по полу в ноги завизжавшим девчатам.

Ко мне подскочили станичные и оттащили черноволо­сого паренька, старающегося попасть в меня ногой…

Вдруг раздался неестественно громкий звук разры­ваемой ткани, хлопнувший, как выстрел.

То ли у Женьки заговорила совесть, и он полез на помощь станичным, а может быть, случайно оказался в свалке, но карающая десница его отца, каким-то чудом оказавшегося в клубе, схватила его за шиворот. И Нассонов-младший вывалился из лопнувшей пополам со­рочки на пол. Потом в могучих руках председателя очу­тился гость сына, сразу сникший и присмиревший…

Мы сидели в маленькой комнатке за сценой, где обычно готовятся к выходу артисты. Нассонов, Коля Ка­таев, пятеро нарушителей порядка с опущенными голо­вами, в сбившихся рубахах, и я.

Женька коленкой под зад, в прямом, а не в перенос­ном смысле, был отправлен отцом из клуба домой.

Геннадий Петрович бросал слова коротко и резко, словно вбивал гвозди:

— Гостям мы завсегда рады. И любим уважить. Но если гости ноги на стол — вот бог, а вот порог! Давайте на автобус, и чтобы духу вашего не было! Скажите спа­сибо — милиция у нас добрая. А то попортили бы вам характеристики…

Я вообще молчал. Изредка массировал ноющую спину.

Ребята с каждой его фразой словно становились меньше ростом.

Один из них, тот, которого я свалил первым, робко произнес:

— Мы не знали, что этот товарищ… гражданин… участковый инспектор.

— И поэтому насвинячили? — ударил кулаком по столу Нассонов.— Мотайте на автобус! Сейчас же!

Он вынул деньги и сунул одному из дружков сына. А напоследок так их обругал, что мы с Колей невольно опустили глаза.

Ребята гуськом потянулись из комнатки, прошли по притихшему клубу. Наши, станичные, провожали их уже не злыми, а скорее сочувственными взглядами… Они зна­ли, Нассонов шутить не любит.

Когда мы остались одни, он закурил.

— Ты, Дмитрий Александрович, за Женьку не обес­судь… Эх, Женька! Ох, Женька! Ну погоди…

И вышел своей крепкой, вразвалочку походкой…

…Я шел из клуба домой. Станица спала под пологом черной ночи. У нас в Калинине нет таких ночей. Там ле­том далеко за полночь светится на западе полоска зари. Холодная, прозрачная.

А здесь ночь ложится на все небо, плотная, с теплыми прибоями ветра, в котором особенно выделяется запах чебреца и полыни, забивающий все другие запахи…

Как далеко сейчас Калинин! Как много воды утекло с той ночи, когда мы, уже не школьники, но еще и не студенты, бродили по набережной после выпускного ба­ла. Небо тогда не потухало всю ночь. Одна заря перешла в другую: сначала бирюзовая и холодная, потом розовая и золотая. Лица у нас были как эта заря. Наши девчонки казались феями в своих белых нарядах. В толпе спеша­щих на работу людей мы шли уставшие и притихшие оттого, что свершилось нечто, приобщившее нас к другому миру, миру, в котором есть раннее рабочее утро, которое мы до сих пор просыпали в своих теплых постелях…

Удивительно, прошло всего четыре года, а мне кажет­ся, что целая вечность! Я уже был солдатом, учился в Москве, а теперь офицер в этой теплой, тихой станице…

Но тихой ли? Сегодняшний вечер в клубе мог кон­читься кое для кого совсем не весело…

Такова она — моя служба. Я ее выбрал сам.

И все-таки здорово вот так возвращаться теплой ночью домой, после трудового дня. Я был на посту и в то же время как будто не был.

Интересно, как реагировала Лариса, когда я скручи­вал распоясавшихся ребят?

Говорят, девушкам нравятся победители…