Пес вновь закряхтел, точно старик, вылезающий из кровати. Я посмотрел на пол, усыпанный осколками стекла, на кирпич, лежавший на столе, где я оставил его, пытаясь расшифровать послание.

И потом – на ее ссадину. Как я мог так преступно пренебречь ее интересами, занимаясь исключительно собой? Как я мог! Под грузом вины голова моя склонилась, сокрушенно поникла, как у провинившегося пса.

Что же это за люди, так бесцеремонно вторгшиеся в нашу жизнь? С кем мы связались? Я не мог даже вообразить себе особь человеческого происхождения, мужского пола, способную на такое – ударить девушку сквозь открытое окно автомобиля. Это еще надо уметь, надо изловчиться, чтобы нанести удар из такой невыгодной позиции. Видимо, мы имели дело с профессионалами, что бы там ни говорил Мартин.

– Тебя надо срочно отвезти к врачу…

– Я уже была в травмпункте. Все в порядке, сказали, кости целы.

Услышав про «кости», пес стал выбираться из-под дивана.

– А, Линдси, – с напускной любезностью вильнул он хвостом, словно Папа Римский, приветливо машущий рукой архиепископу Кентерберийскому, в то же время, делая пальцами другой руки под рясой совсем нехристианский жест.

– Он снова меня облаивает, – пожаловалась Линдси. Вполне понятно, она перенервничала и сейчас все воспринимала как направленную на нее агрессию. Поэтому поучения о том, как следует вести себя с собакой, я решил оставить до более подходящего момента.

– Да он просто приветствует тебя.

Пес кротко улыбнулся, подтверждая мои слова.

– Вот он снова оскалился, – с тревогой заметила Линдси.

– У него просто зуд, – успокоил я. – Пучок, зайди на минутку в спальню, хорошо?

– С удовольствием, – откликнулся Пучок. Проходя мимо Линдси, он задержался на ней взором, как полисмен, который увидел за рулем новенького БМВ семнадцатилетнего водителя.

Я принес Линдси бокал вина и усадил ее на диван, нежно обнимая и убаюкивая, ограждая от тревог внешнего, дикого и безумного мира.

– А у тебя здорово поменялась обстановка, – заметила она. – Теперь к тебе можно заходить почаще. Если еще будет что-нибудь в холодильнике.

Вот еще за что я любил Линдси – за ее жизнерадостность и способность моментально переходить от безрадостных мыслей к оптимизму. Что бы ни выкинула судьба, она всегда найдет в себе силы отбросить это.

– Да, в последнее время, знаешь ли, появилась возможность заняться квартирой, – сказал я, чувствуя, как расту в ее глазах, вполне возможно приближаясь к идеалу домохозяина.

Она обвела оценивающим взглядом мою убогую обстановку, отмечая в ней новые предметы: ковер, торшер, сервировочный столик с бокалами.

– Похоже, ты всерьез занялся квартирой, вкладываешь в нее деньги. Теперь она становится более привлекательной для покупателей.

– Ну, еще бы, – отозвался я, нежно сжимая ее в объятиях. – Не забывай, я же агент по недвижимости. А с чего это ты решила, что я собираюсь продавать квартиру?

Неужели за ее словами скрывалось предположение, что мне пора переезжать к ней? У меня прямо дух захватило от предвкушения сладкого ужаса грядущих перемен.

– Ну… – сказала она с неопределенным вздохом, – сейчас все равно рано об этом говорить, пока все не уляжется, правда?

– Нет.

Я не мог думать о переезде сейчас. Я был уверен, что мой план с оттягиванием чартерстоунской продажи сработает, но не надеялся, что Линдси захочет слышать о нем.

– Ты же сделаешь то, чего они от тебя хотят? – спросила она, повернувшись ко мне той стороной лица, где алела свежая ссадина. Я не мог сказать ни «да», ни «нет».

– Пока я не вижу другого пути, – уклончиво выразился я. Лгать нехорошо, но подобная уклончивая ложь все же лучше явной. Я не мог обещать ей, что капитулирую, в то самое время, когда собирался, открыто принять бой.

– О боже, – с улыбкой произнесла она. Я был удостоен поцелуя. – Пойдем спать.

Я помог ей подняться, и рука об руку мы направились в спальню, ни дать ни взять – счастливые молодожены, отвалившиеся от свадебного стола. С поцелуем уложив ее в постель, я отправился чистить зубы.

Нижние моляры пожелтели от табака, и я занялся резцами в тот момент, когда Линдси завопила так, будто ее снова ударили.

– В чем дело? – ответно заорал я, брызгая во все стороны «Колгейтом».

– Твоя собака! Она треплет мою одежду!

Действительно, так оно и оказалось. Пучок бросил на меня дерзкий взгляд из-за плеча, и рыло у него было на самом деле в пушку – точнее, в ошметках того, что раньше представляло собой кашемировый свитер Линдси.

Само собой, я страшно разозлился на Пучка, и на следующий день, когда мы выехали к миссис Кэдуоллер-Бофорт, между нами не было оживленного общения.

Машина, временами буксуя, временами подпрыгивая на ухабах, пробиралась по проселочным дорогам. Пес сидел на заднем сиденье, прикусив язык, как замороженный, и лишь однажды сорвался, приметив зайца и пролаяв в окно:

– Эй ты, ушастый бездельник!

Я собирался сегодня же покончить с миссис Кэдуоллер-Бофорт – в смысле с этой сделкой, за которую взялся, чтобы навлечь на себя столько неприятностей. Я решил отказаться от участия в продаже Чартерстауна, однако по непонятной мне самому причине все же прихватил с собой бланки контракта.

На какой такой случай? Этого я не знал, но все необходимые документы были у меня при себе. Возможно, я подсознательно не терял надежды как-нибудь выкрутиться. Я не собирался продавать ее поместье, но, вероятно, где-то в глубине души допускал возможность, что что-нибудь заставит меня изменить свое решение. Так что, скорее всего, на меня давило подсознание, а также тот факт, что я проснулся посреди ночи от собственного крика.

Несмотря на установившиеся между нами натянутые отношения, мы с Пучком общались, правда, холодно и отчужденно.

– Ты же видел сам, до чего ее довел. Мало ей было того, что ее в этот день какой-то негодяй ударил по лицу, а ты… как ты мог, дурная ты псина, – увещевал я его по дороге.

Пучок же в это время увидел за окном что-то настолько интересное, что целиком и полностью отдался созерцанию.

– Ты слышишь?

– Да.

– Зачем ты это сделал?

Пучок не отвечал, как будто размышляя о более высоких материях, чем кашемировые свитера.

– Получишь ты у меня теперь печенья у миссис Кэдуоллер-Бофорт! – посулил я. – Так и знай: больше никаких сладостей, пока ты не объяснишь, за что преследуешь Линдси.

– Я не могу жить без печенья, – пожаловался пес, – я не выживу. – Он трепетал от одной мысли об этом, как увольняемый, которому сказали, что отработка не обязательна, и он может покинуть рабочее место хоть завтра.

– Ты плохой пес, очень плохой, потому что доводишь до истерики человека, который находится в состоянии стресса.

– А если я сам нахожусь в состоянии стресса? – спросил пес.

– Что? Ты? Какой у тебя может быть стресс?

– Никакой! – отрезал он. Я заметил, что Пучок вожделенно посматривает на коричневый бумажный пакет с завтраком.

– И туда можешь не смотреть, – мстительно добавил я.

Пес отвернулся.

– Но я получу? – вырвалось у него.

– Я же сказал, ни крошки, пока не объяснишь свое поведение.

Пучок тяжко засопел.

– Опять насилие. Мало его было за последние дни?

После этого резюме мы опять ехали в полном молчании, пока вдали не показались ворота поместья миссис Кэдуоллер-Бофорт.

– Надеюсь на твое благоразумие хотя бы здесь, – сказал я, перед тем как выйти из машины. – Если ты мне еще сорвешь работу с клиентом…

– Мы же профессионалы. Я никогда не смешивал личные разногласия с работой, – поспешил успокоить меня Пучок. – Кстати, постарайтесь и вы сами произвести на нее благоприятное впечатление.

– Не понял?

– Вам надо привести себя в порядок, прежде чем идти к ней. Может, у нее и не слишком хорошее зрение, но сознание того, что вы хорошо выглядите, поможет вам произвести благоприятное впечатление на клиента. Это известно каждому профессионалу.