– Вы хоть понимаете, что предложенное вами совершенно противозаконно?

Я смотрел на него так, что, носи я монокль, он бы выпал у меня из глаза.

Кот выглядел несколько озадаченным.

– Ну да, конечно, – сказал он. – Есть некоторые мелочи. Но вы не беспокойтесь, мы все проведем как надо. Расследовать подобную сделку очень трудно. Даже если бы дошло до суда, в таких делах очень трудно разобраться, уж поверьте на слово. Если это и назовут преступлением, то уж никак не в суде. – Он слизнул капельку сырного крема с кончика пальца. – Тем более для всех это останется тайной.

– Но только не для меня, приятель! – возмутился я.

– Никакой он не приятель! – рявкнул пес, который уже стоял рядом, подчеркивая свою солидарность со мной.

В момент, когда Кот сделал свое предложение, я как раз дегустировал миниатюрные пирожки «самоса» с фруктовой начинкой. Все произошло так неожиданно, словно включаешь душ, где кто-то до этого установил особый режим, и на тебя со всех сторон артиллерийским огнем хлещет вода. Мне захотелось отложить пирожок, я засомневался, стоит ли мне продолжать пользоваться гостеприимством Кота. Но быстро опомнился, решив, что съеденный пирожок не увеличит моего долга перед хозяином дома.

– Теперь ты начинаешь пухнуть и пахнуть на пределе возможностей, – сказал пес. – И он настроен крайне враждебно, так что нам лучше всего немедленно… – Тут он осекся, загипнотизированный надкушенным пирожком в моей руке. – …И если вы не собираетесь это есть, то, может быть, уроните на пол? Не беспокойтесь, я подберу.

– Ладно, будем надеяться, что вы никому ничего не скажете, – произнес Кот, поглядывая на меня, как старый школьный учитель Сарки Банторп на учеников, оставшихся после уроков. «Вы называете это трудностями в обучении, а я – ленью». До сих помню эту его любимую присказку. Он был особенно популярен среди образцовых учеников за свою способность показывать отстающим их ничтожество. – Никто из присутствующих не вынесет за порог того, о чем сейчас говорилось. Предполагаю, и ваша очаровательная шавка тоже никому не расскажет, так что никакой утечки информации, все сугубо между нами. И никто, подчеркиваю, никто не пострадает.

– Да я расскажу об этих плутнях каждой окрестной собаке, – возмутился Пучок. – Отмечу на каждом столбе! Да за кого меня здесь принимают?! – Пес явно выглядел обиженным.

Кот повернулся к собравшимся в комнате, как бы для того, чтобы они подтвердили его слова, и продолжил:

– Мы говорим о сумме примерно в двадцать пять миллионов. Такова стоимость поместья в его нынешнем состоянии. Однако это не предел. После некоторых э-эм… реставрационных работ мы перепродадим его – буду с вами откровенен – как престижный участок, застроенный коттеджами, где-то миллионов за сорок. Реставрация и перестройка обойдутся примерно в шесть миллионов, включая четыреста тысяч, которые пойдут в уплату миссис Кэдуоллер-Бофорт. Теперь о том, на что можете рассчитывать вы при таком обороте дел. – Он сделал выразительную паузу. – Пятьсот тысяч плюс шесть тысяч комиссионных, которые вы получите от хозяйки поместья. Итого, вы можете унести в клюве пятьсот шесть тысяч фунтов.

Довольный рокот, похожий на мурлыканье кота, прокатился по комнате. Одобрение, благоговение и прочие родственные чувства выражались каждым из присутствующих. Они, будто ученики Платона, слушали, как великий человек подводит свою речь к заключению. Этот факт не ускользнул от внимания пса, во взгляде которого оставалась обида.

– Но какая прибыль в том миссис Кэдуоллер-Бофорт? – спросил я.

Я понимал, что задаю наивный вопрос. Какую выгоду получили от изобретения атомной бомбы жители Нагасаки и Хиросимы? Разве ее изобретали для них? В самом деле, для чего разрабатывался такой тонкий, хитроумный план? Неужели для того, чтобы миссис Кэдуоллер-Бофорт заработала побольше денег, которые ей за остаток жизни и не потратить?

Кот рассмеялся, и мне показалось, что это был знак, понятный лишь некоторым посвященным. С застывшей на лице улыбочкой он обошел стол со жратвой. Впрочем, скорее, это была и не улыбка вовсе, а какая-то самоуверенно-сладострастная гримаса, правда слегка кисловатая.

– А с вами непросто вести торг, мистер Баркер.

– Вовсе нет, – ответил я. Я не вел с ними никакого торга. Скорее, если уж на то пошло, это меня пытались втравить в какую-то авантюру.

– Вы ставите нас в невыгодное положение. Лишаете возможности подзаработать. Да и себя заодно, – сказал Кот. – Вы ключевая фигура в этой коммерческой операции. Бросьте ломаться, мистер Баркер. Назовите свою цену, только не зарывайтесь. Помните, вы имеете дело не с простаками.

– У него нет даже собственной миски, он в самом деле простофиля, – сообщал пес. – Отстаньте вы от него, я же говорил – ничем хорошим это не кончится!

Я не верил своим ушам. Предположить, что я пойду на такую авантюру! Видимо, они решили, что я сам собираюсь объегорить старушку. Да это же просто смешно!

– Один миллион фунтов, – веско произнес Кот. – Нас здесь восемь человек, и это составит шестую часть общего дохода даже для главных инвесторов предприятия. Это абсолютный потолок для нас.

– Один миллион фунтов чего? – удивился пес. – Уж не собачьих ли консервов? Вы могли бы набрать целую армию, сэр, с таким провиантом. Мир ляжет у ваших ног, вот это да! Одних открывателей банок понадобится целая рота.

Я же тем временем произвел подсчет в своей сетке координат, которые связывали меня с действительностью. Миллион фунтов приблизительно составлял 125 «Клио», даже с полным пакетом, со всеми наворотами. Я говорю о лазерном проигрывателе, стеклоподъемниках и прочем. Но даже если бы я был беспринципен и неразборчив в средствах, зачем мне столько «Клио» для Линдси? Чтобы ее как следует удивить?

Деньги весьма полезная вещь, этого нельзя отрицать, но счастливым меня делают не они.

Тогда чем же, спросите вы, меня так увлекает игра? Не знаю, но, как это ни странно, большинство настоящих игроков весьма мало ценят деньги. Когда я говорю «настоящих», я не имею в виду людей, которые просто зарабатывают себе на жизнь игрой, или тех, кто любит временами пощекотать себе нервы. Настоящие игроки – это люди, пристрастившиеся к игре, как к наркотикам. Все, что они любят в этой жизни, – это игра, а не шелест банкнот, которые игра приносит и уносит. Поэтому настоящий игрок относительно легко переживает поражение и не уходит в аллею самоубийц, проиграв последний грош. Деньги для него, пусть даже он не признается себе в этом, всего лишь возможность продолжать игру. Там могут быть, конечно, какие-то утешительные фантазии насчет того, что «вот приподнимусь как следует и завяжу», но это все чепуха. Люди ставили на уши казино, разоряли целые игорные дома и умирали потом в нищете. Те немногие, кому удалось удержаться на плаву, просто стали бонзами игорного бизнеса – открыли собственные заведения. Это один из немногих путей избежать азарта. Так что деньги мало что значат для игрока – он ищет игры, а не денег. Деньги же, вылетающие в игре неизвестно откуда и пропадающие неизвестно куда, за зеленым столом становятся материей почти нереальной. И миллион фунтов – это лишь ключ к двум миллионам фунтов, а они, в свою очередь, являются открывашкой к четырем миллионам, а те, четыре, – штопором к пустоте. И все начинается заново. На миллион фунтов можно всю жизнь играть в вист в каком-нибудь пабе, и эти же деньги может унести один поворот рулетки. Деньги нереальны. Реальна сама игра.

– Завтра вы можете сообщить миссис Кэдуоллер-Бофорт добрые вести, – заявил Кот. – На ее товар нашелся покупатель. Мистер Уилкс, который находится здесь, все организует. Он составит документы о переходе собственности по льготной ставке, и я уверен, что нам удастся оформить контракт без промедления.

– Но я не собираюсь…

Кот услужливо кивнул:

– Естественно, понимаю ваши сомнения. Вы должны иметь гарантии, что получите эту сумму, – сказал он. – Однако я предлагаю сразу две гарантии. Первая – это незаконность сделки. Вы всегда можете заявить на нас в полицию, и с этой точки зрения мы уязвимы. Не так, конечно, как вы, но все же уязвимы. Вторая же гарантия – я собираюсь предложить вам членство в «Бумажном Сообществе».