Сказав это, Медовый-Шарик рассмеялась, и я впервые услыхал такое удовольствие в ее голосе. „Аиииих, Казама, какому дрянному человеку мы помогли! Не было такого греха, который бы он ни совершил. Мнение о нем сложилось столь зловонное, что все в Саисе звали его Фетхфути, хоть и за глаза"».

При звуке этого имени и Хатфертити, и Нефхепохем вздрогнули, но ни один из них не промолвил ни слова, а Мененхетет продолжил свой рассказ. «„Понимаешь, — сказала мне Медовый-Шарик, — силы этой Исповеди-Отрицания столь велики, что Ка моего пальчика находится в безопасности. — Она кивнула. — Так мне постоянно говорят в моих снах. Фетхфути преуспевает в Стране Мертвых, и мой маленький пальчик — рядом с ним".

„Преуспевает?" — спросил я ее. Я совершенно запутался. Предыдущей ночью, желая удивить меня тем, как много мудрости она обрела от тех путешествий ее пальчика, она сказала, что ни один жрец не сможет лучше научить меня, что говорить яростным зверям и хранителям врат. Она не только знала имена змей, но была также знакома с обезьянами и крокодилами на берегах Дуата, а ее Ка разговаривал со львами, из зубов которых вырывалось пламя, а также с рысями, клыки которых походили на мечи. Она знала, как использовать магические заклинания, которые помогали миновать озера с горящим маслом, и выучила, какие травы надлежит есть, проходя в темноте зыбучие пески за каждыми вратами.

Более того, она умела освятить любой амулет, который мог пригодиться мне в Херет-Нечер. Амулет сердца, например (благословленный должным образом, он придал бы моему Ка новые силы), или двух золотых пальцев (с помощью которых я смог бы взобраться по лестнице, поднимающейся на Небеса). Она даже знала, как очистить амулет девяти шагов (ведущий к Трону Осириса). Но это, еще не все — она была готова нанести на папирус слова многих заклинаний, которые могли бы понадобиться мне, и стала говорить мне названия некоторых из них: О-Выхождении-в-День, О-Жизни-после-Смерти, Заклинание-о-Прохождении-через-Спину-Змея-Апопа, Гимн-Западу, Заклинание-Побуждающее-Человека-Помнить-Свое-Имя-в-Подземном-Мире, Заклинание-Отражения-Крокодила и Заклинание-Препятствующее-Краже-Сердца-Человека. Не уверен, что я мог следить за ходом ее мысли — этих названий было так много: Заклинание-о-Жизни-в-Воздухе, Заклинание-о-Неумирании-во-Второй-Раз, Заклинание-о-Неядении-Отбросов или Об-Удержании-Паруса (с тем, чтобы судно, на котором находится твой Ка, могло проскочить место с самым омерзительным запахом). Там были также: Заклинание-о-Превращении-в-Принца-среди-Сил, В-Лилию, В-Цаплю, В-Барана. И это еще было не все. Существовали: Заклинание-об-Изгнании-из-Человека-Дурных-Воспоминаний и Препятствующее-Душе-быть-Запертой. Также Заклинание-Обожания-Осириса, а потом — Молитва-для-Навоще-ния-Луны. Каждый раз, когда я думал, что она подошла к концу, она вспоминала что-то еще: Заклинание-об-Освобождении-из-Се-ти и Книгу-Установления-Столба-Джед. Она говорила тихим голосом, но эти имена зазвучали в моем сознании так же громко, как крики торговца.

„Ты не уступаешь Царской Библиотеке Усермаатра", — сказал я.

„Я готова сделать все это для тебя", — ответила она, и я услышал столько любви в ее голосе. Она действительно могла хорошо позаботиться обо мне в Стране Мертвых. Она желала, чтобы я не испытывал никакого страха перед этим местом. Тогда при отправлении ее обрядов я бы не испытывал такого ужаса.

Теперь я окончательно запутался. Она говорила о том, что для меня необходимы все эти амулеты и заклинания, а Фетхфути дали всего один маленький кусочек папируса, в котором не было ничего, кроме вранья, и который благословили неизвестно какие пьяные жрецы, всю ночь развлекавшиеся друг с другом.

„О, — сказала она, — трижды благословленная Исповедь-Отрицания была написана не для одного Фетхфути. Она предназначена также и для Ка моего маленького пальчика".

„Ты можешь сказать, что не совершила ни одного из тех сорока двух грехов?"

„Достоинство папируса состоит не в истинности или ложности его содержания, — призналась она наконец, — но в силе семейства, которое его приобрело".

Ее слова легли на меня тяжким грузом. Маатхерут могла заявлять, что готова дать мне многое, но, похоже, гораздо ближе к истине пребывала уверенность в том, что нам обоим грозит опасность.

Я сказал ей об этом. Собственно, мог бы этого и не делать. Она знала мои мысли.

„Нас обоих могут убить". Она сказала это спокойно, когда мы лежали рядом в ее постели.

„Тогда зачем ты говоришь мне названия всех этих Исповедей? Тебя не оставят в живых, чтобы записать их для меня".

„Именно поэтому, — сказала она, — тебе следует их запомнить".

„Все?"

„Это возможно".

„Тебе ведь это удалось", — согласился я.

Должно быть, Маатхерут знала, как запомнить молитвы, которые ей могли понадобиться, но ее память превосходила мощь моих мышц. Я не ощущал даже желания попытаться совершить такие подвиги. Она мбгла быть мудрой, как Царская Библиотека, но при этом была столь глупа, что не представляла, что для меня не будет никакого солевого раствора. Усермаатра разрубит меня на сорок два куска и велит разбросать их».

Как раз в этот момент моя мать (чьи мысли теперь блуждали в годах ее молодости) спросила: «Кто этот Фетхфути?»

Мененхетет, раздраженный тем, что его прервали, даже не посмотрел на нее. «Не тот, о ком ты подумала, — сказал он, — но другой Фетхфути, в прежней жизни, точно так же, как и я, сейчас не тот, кем был вчера. — Не сказав ей ничего больше, он продолжил: — Именно в тот час, говорю я вам, я вспомнил мудрость еврея Нефеш-Бешера. Быть может, и мне следовало бы со своим последним дыханием совершить бросок из себя в чрево своей женщины и родиться с новым телом в новой жизни. Но, как только ко мне пришла эта мысль, мне захотелось вернуться в свою постель. Там я мог нарисовать над своей головой сорок два круга, чтобы удержать в ней эти мысли. Действительно, как только я покинул Медовый-Шарик и вернулся в свой дом, я принялся пить колоби и вскоре выпил все содержимое кувшина. Грустная правда состояла в том, что я не был уверен, желаю ли окончить свою жизнь ребенком в ее чреве. Хотел ли я стать сыном женщины, познавшей вкус отправлений другого мужчины?

Именно тогда я узнал, до какой степени женат на Медовом-Шарике и насколько силен гнет ее воли. Даже в собственной комнате я не осмеливался думать о чем-либо. Говоря это себе самому, держа в руках почти пустой кувшин из-под колоби, чувствуя себя таким же пьяным, как Добрый и Великий Бог Усермаатра, я обвел сорок два круга над своей головой и свалился от головокружения. Испытания и подстерегающие меня засады Страны Мертвых перепутались в моем сознании так же, как кольца моих внутренностей.

Когда на следующее утро я проснулся все еще одурманенный колоби, то перевернулся на своей постели и сказал себе: „Злые духи ночи — за пределами моего жилища". Ибо, будучи под защитой своих сорока двух кругов, я все еще ненавидел Медовый-Шарик и был очень счастлив, что имел хоть несколько мыслей, до которых она не могла добраться.

Все это время в моих ушах раздавались крики детей, игравших у стен моего дома. Как же много их тут! Дух колоби вызывал дурноту, но до меня доносились (гораздо отчетливей, чем когда-либо) звуки их игр, перекрывавшие даже крики птиц. Эти детские крики разлетались во всех направлениях. Теперь я слышал, как они купались в прудах, гонялись за гусями или залезали высоко на деревья, чтобы поговорить с птицами. Над моей головой неслась брань нянек и выговоры матерей, долгие всхлипывания и самый разный смех — и все эти дети, до единого, были сыновьями и дочерьми Усермаатра. Наблюдая за ними, я почувствовал, что у меня на глаза навернулись слезы. Такие же удивительные и сладкие, как внезапный дождь в пустыне. Я вспоминал свою дочь, рожденную от Ренпурепет, умершую уже так много лет назад. Я все еще представлял себе ее ребенком. Затем меня тронула мысль о том, что Медовый-Шарик — одна из немногих маленьких цариц, не родивших Усермаатра ребенка. Возможно ли, что она столь отличается от всех остальных, что не любит Его чресла, а на самом деле предпочитает мои? В тот миг я ощутил себя во власти своего сердца и больше не мог ее ненавидеть. В конце концов, она ведь была готова умереть со мной.