Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Однако она вовсе не так спешила выпроводить меня. Лежа рядом со мной, она вздохнула так тяжело, словно ощутила, что тень большой птицы легла на ее тень, и сказала: „Я доведу тебя до дерева". Но, когда я надел сандалии, она повела меня в другом направлении, и, пройдя через дверь, мы вошли в комнату, наполненную запахами праха многих давно умерших зверей и животных. В углу, рядом с углублением в стене, стоял маленький алебастровый горшок с маслом и горящим фитилем. В его свете она взяла из другого горшка три щепотки праха, перемешала его с вином, отпила половину и дала оставшуюся половину мне. Я ощутил вкус, который был старше гробового камня.

Она рассмеялась мне в лицо. Смех был достаточно громким, чтобы разбудить других обитателей ее дома, но она положила тяжелую руку мне на плечи, как бы говоря, что ее слуг не удивит никакой шум, который она производит по ночам, и я понял — поскольку она говорила со мной почти без слов, что то, что мы выпили, послужит мостом от ее горла к моему. По нему будут идти мои мысли. Я также понял, что комната рядом с ее спальней представляла собой убежище, где она укрывалась каждую ночь, когда не могла сомкнуть глаз, а затем мой нос так же быстро поведал мне о небольших жертвах, которые приносили здесь. Я увидел алтарь, стол из гранита и вдохнул застарелую кровь многих маленьких животных, отдавших ей свой последний страх. Затем я понял, что ту же силу, что имеет жук Хепри, заставивший, когда я лежал в постели, шевелиться мои внутренности, имел и прах пойманного ею и засушенного (после удаления головы) навозного жука, смешанный с вином. Она, вероятно, растолкла его, просеяла, а затем произнесла над ним магические слова. Сейчас мы оба выпили это вино, что вновь заставило меня подумать о навозном жуке. Мы испытываем такое благоговение перед его силой, что не исследуем более тонкие особенности его поведения. Но в детстве я провел не один день на речном берегу, где у меня не было другого развлечения, кроме наблюдения за жуками, и я видел, как они толкают шарики вверх по берегу к норкам, где их закапывают. Этот навоз послужит пищей для яиц, отложенных внутри. Однако, если сбить двух жуков с толку и подменить им шарики, они все равно выполнят свои тяжкие обязанности, обойдясь точно так же с чужим шариком. Говорю это вам потому, что тогда, стоя рядом с Медовым-Шариком, я понял, что она складывает наши цели воедино и смешивает наши мысли до такой степени, чтобы Усермаатра никогда не смог представить нас рядом друг с другом. Той ночью, перед тем как я ушел, видимо, для того, чтобы иметь надо мной большую власть, чем Он, острым маленьким ножиком она отрезала кончики моих ногтей, собрала их, смешала и измельчила их своим ножичком. Затем она съела их у меня на глазах. Я не знал, кто передо мной: женщина, Богиня или животное. „Если ты пришел сюда из любви ко мне, — сказала она, — твои руки научатся ласкам. Но, если ты послан Усермаатра, твои пальцы разделят боль прокаженного, перед тем как отвалятся. — И вновь она улыбнулась, увидев выражение моего лица. — Ну-ну, — сказала она, — я верю тебе, немножко", — и она поцеловала мои губы. Я говорю — поцеловала, так как то была первая ночь, когда я на самом деле испробовал это. Я знал тайную блудницу Кадеша, свою женщину в Эшуранибе и многих крестьянок, и я испытывал приятное чувство, когда смешивались наши дыхания. Крестьяне говорят друг другу: „Благородные едят с золотых блюд, поэтому они знают, как касаться друг друга ртами". А тут она наложила свои губы на мои, и они остались прижатыми к моим. Я ощутил себя спеленутым, как мумия, только бинты были из самой тонкой ткани, какой я только касался. Ее язык был слаще любого пальца, но одновременно, когда он входил в мой рот, казался маленьким мечом. Нет, пожалуй, он более походил на маленькую змейку, извивающуюся в меду.

„Приходи ко мне завтра ночью, если Его не будет", — сказала она и повела меня к дереву, но только я отправился обратно, ко мне вернулось желание. Однако когда я пришел следующей ночью, то снова был слаб. Подобно шадуфу, ее рука снова помогла поднять меня над самим собой. И вновь я узнал лишь стены ее тела, но не смог войти в ее врата. Однако она была снисходительна и в ту вторую ночь и сказала: „Приходи ко мне, когда сможешь, и в одну благоприятную ночь ты станешь таким же храбрым, как Сам Усермаатра". Будто для того, чтобы сказать, сколько ночей потребуется для обретения этого знания, она представила меня своим скорпионам. Их у нее было семь: Тефен, Бефен, Местет и Местетеф, а также Петет, Тхетет и Метет. Я не мог поверить, что она знает каждого из них по имени, поскольку в коробке, служившей им гнездом, они двигались, словно нищие, которые ничего не должны друг другу. Но она брала их своими пальцами и клала на глаза и губы и совсем не боялась, что они ее ужалят. „У них те же имена, что у семи скорпионов Исиды, — сказала она мне, — и они происходят от тех по прямой линии". В свете ее масляной лампы я мог видеть, как те скорпионы покрывали семь врат ее головы: глаза, уши, ноздри и рот. Затем она сняла их, посадила обратно в коробку и поцеловала меня. Она сказала, что предки этих семи скорпионов создали семь наших душ и духов. Затем она отослала меня домой. Началось мое обучение.

Теперь, как я уже говорил, я был единственным мужчиной, живущим в Садах, который не был евнухом. Поэтому мне не хотелось думать о том, каким прекрасным поводом для веселья станет в домах маленьких цариц, когда они, одна за другой, узнают об этом, рассказ о той моей ночи с Усермаатра. Я оставался за стенами моего собственного сада и больше не ходил целый день от одного дома к другому. Такие походы были весьма полезны из-за сплетен, которые обсуждали в каждом доме, но благодаря евнухам и Главному Писцу Садов, также евнуху — о нем я расскажу вам позже — не было ничего, что случилось бы с Принцем, Управляющим, Верховным Жрецом, Царским Судьей, Третьим Надзирателем при Визире или даже, — он кивнул в сторону моего отца, — Помощником Первого Смотрителя Ящика с красками для лица Царя, что не дошло бы до нас в Садах. Я говорю — до нас, но евнухи узнавали слухи первыми, от них — маленькие царицы, а я, в лучшем случае, последним. Но даже так, обо всех счастливых событиях и несчастьях, случавшихся со всеми в Фивах, я знал больше, чем в прежние дни, когда, будучи колесничим, проносился по городу на всем скаку. Так что было весьма приятно посещать маленьких цариц, угощаться их пирогами, вдыхать их разнообразные благовония, восхищаться принадлежащей им посудой или золотыми браслетами, ожерельями, мебелью, свободными одеждами, детьми, до тех пор, пока не были исчерпаны все полагающиеся любезности и мы не переходили к самому интересному — сплетням, и я узнавал многое о разных высокопоставленных особах. Однако в конце все они всегда говорили о Царицах — Нефертари и Маатхорнефруре. Разумеется, у всех маленьких цариц были свои симпатии, подобно школам жрецов, которые возносят молитвы в разных храмах, так можно было услышать, что Маатхорнефрура останется в милости лишь на это время года, или, с не меньшей легкостью, что Она будет Его возлюбленной в течение долгих лет. Вскоре я увидел, что эти слова были лишь отражением того, что маленькие царицы рассказывали друг о друге. Этим сплетням можно было доверять. Послушать рассказ одной — значило поверить, что другая маленькая царица только что впала в немилость.

Таким образом я узнал немало их секретов и еще до того, как стал навещать по ночам Медовый-Шарик, начал понимать ее, чем отчасти был обязан рассказам ее подруг, а также тех маленьких цариц, которые не принадлежали к их числу. Слушать две стороны одной и той же истории было все равно что есть одновременно два блюда — они одновременно переваривались в животе. Я знал о ее утрате задолго до того, как я взобрался на ее дерево или услышал ее пение у озера. Конечно, все, что я смог услышать, было лишь эхом. Я видел, как людей убивают тысячами, а их тела пожирают, но согласно равновесию Маат выходило, что все эти ужасы легче, чем горе этих маленьких цариц из-за одного отрезанного пальца. В Садах Уединенных Медовый-Шарик была Его любимицей — с этим были почти готовы согласиться ее друзья, и те, кто ее не любил. Тогда она не была толстой, и даже евнухи не осмеливались смотреть на нее во время купания — настолько чувственной была ее красота. Она носила имя Маатхерут совершенно заслуженно. Но она была тщеславной, слишком тщеславной даже для маленькой царицы. Да, после всего хорошего и плохого, что я услышал о ней, я пришел к такому твердому убеждению. Она была тщеславной. И вот она выменяла у Хекет — самой уродливой из всех маленьких цариц! — нечто на ожерелье, когда-то принадлежавшее матери Усермаатра. Затем она осмелилась дразнить нашего Фараона. Она сказала Ему, что обменяла то ожерелье на вазу из алебастра, так что не может ли Сесуси найти ей вторую вазу, которая была бы парой этой? Когда она Ему это сказала, они были одни в ее постели. Он встал, схватил Свой нож и, удерживая ее ногу за щиколотку, отрезал ей палец. Меретсегер, эта Богиня Молчания, никогда не закрывавшая свой рот, говорила мне, что в тихую ночь над поверхностью многих прудов все еще можно услышать те вопли Маатхерут, а ее враги рассказывали, как она помчалась, чтобы приказать спеленать, а затем забальзамировать свой палец. Некоторые говорили, что после той ночи изучение магии стало ее постоянным занятием. Она растолстела, а в ее саду разрослись редкие и обычные травы, ее комнаты заполнились тем, что она собирала. Место некогда самых красивых из всех принадлежавших какой-либо маленькой царице изделий из алебастра заняли теперь выщербленные горшки. Она много возилась с корешками, шкурами и порошками, которые в них растирала. Дурно пахнущие дымы постоянно поднимались из утвари, стоявшей на огне в покое, где она занималась своей магией, и можно было унюхать вонь от испражнений птиц и ящериц или змей, которых она держала во множестве в разных клетках. Нечего и говорить, что она знала имена не только всех этих животных, но также и всевозможных камней и веток, которые хранила, не говоря уже о собранных здесь мотках паучьей паутины, пряностях, травах, змеиных шкурах — цельных и измельченных, сосудов с солью, сушеных цветов, благовоний, цветных ниток, освященных папирусов и многих горшках с маслами — египетскими и иноземными, некоторые из которых были извлечены из незнакомых мне растений и трав, причем одни надо было использовать при свете луны, а другие — когда солнце в зените. Она знала названия многих редких полевых корней, которых я никогда не встречал, у нее было множество различных волос и среди них завитков со лба многих маленьких цариц и больше чем нескольких евнухов.

121
{"b":"122648","o":1}