Кинув беглый взгляд на распустившиеся локоны девушки, он поспешно отвернулся и машинально положил руку на лоб Лукайя. Старик покоился на огромной подушке; исхудавший до предела, он казался бесплотным.

Прихода Тараша ждали с таким нетерпением, точно он был знаменитый врач.

Лукайя, услышав его голос, открыл глаза. Его необычный взгляд удивил Тараша. А глаза… глаза у него были, как у той холодной, скользкой квакши… И тот же вопрос прочел в них Тараш: «Кто ты?»

Молча вглядывался Тараш, точно впервые видел эти маленькие глазки цвета незрелого винограда…

— Ну, как ты, Лукайя?

— Я вернулся, со вчерашнего дня горю в огне… Не прикасайся, горит на снегу огонь, убери руку… Виноград сойдет сам… Я и мать сегодня ночью отправляемся в Илори.

— Зачем тебе в Илори?

— Как зачем? В Илори лягу… Они придут. Будут петь песни и шагать через меня. Стада идут…

Тараш повернулся к Тамар.

— Не лихорадит ли его?

— У него жар. Не знаю, лихорадка ли это? Вмешалась Каролина.

— Херипс говорит, что у него сотрясение мозга, но что это пройдет. Хотя все равно, рано или поздно, он плохо кончит…

— С какой высоты он упал? — спросил Тараш.

— Меньше трех метров, но для его мозгов и этого достаточно, — тихо сказала Каролина, помешивая виноградный сок.

Лукайя опять открыл глаза и уставился на Тараша.

— А ты кто, шуригэ?

Тараш не ответил. Выпростав из-под одеяла сухую, как кость, руку старика, он старался нащупать его пульс.

Лукайя продолжал бредить.

Никто, кроме Тараша, не слушал, что он говорит: очевидно, все уже привыкли к его бреду.

Даша поставила у огня низенький столик. На столе красовались кувшин, закупоренный пучком кукурузных листьев, жареная кукуруза, тыква, свежий орех и пела-муши.

Каролина просила извинить убогую сервировку.

— Мы боялись, как бы дедушка Тариэл не узнал про нашу затею, — доверительно сказала она, усаживая Тараша на чурбан. Даше она приказала развести сильный огонь.

Та, встав на четвереньки, долго раздувала подтопку, пока пламя не охватило дрова. Огонь, ярко разгоревшись, осветил чулан.

Тараш осмотрелся. Вдоль стен громоздились пирамиды кукурузы. Здесь и там среди тыкв валялся белый, как шелк, кукурузный ус. На стенах висели пучки чабера, взъерошенные, как щетина дикого кабана.

Полки были заставлены сморчками величиной с ручной жернов и целой коллекцией других грибов: белый гриб, опенки, мухоморы, поддубки, волнушки, маслята, но больше всего сморчков, которые так похожи на самого Лукайя.

— Имейте в виду, пеламуши приготовляла я сама, — заявила Каролина, передавая Тарашу полную тарелку. — Виноград для нас собирал Лукайя, но так как случилось это несчастье, то мы заставили Дашу вымыть ноги и спуститься в давильню.

Тамар налила Тарашу из кувшина молодое вино.

— Не думай, что это простое вино, оно дедовских виноградников, — заметила она. — Отец рассказывал, что эту лозу завезли в Мегрелию Эмхвари. Бедный Лукайя упросил Каца Звамбая выкрасть для нас один куст из окумских имений. И никого не подпускал к нему. Сколько мы ни отговаривали, я и Каролина, — он сам полез на дерево, и вот чуть не погиб.

Тараш осушил стакан. Тамар снова налила.

Огонь охватил большую головешку. Дерево зашипело, запищало, и на конце обрубка, подобно слезам, выступила влажная пена.

Каролина, посмеиваясь, уплетала кукурузу.

— Что вас смешит? — спросил Тараш.

— Сколько времени живу в Абхазии, а кукурузы еще ни разу не пробовала.

— Почему?

— Боялась лихорадки.

— Разве лихорадка так опасна?

— Вы все закалены против нее, нас же, европейцев, она валит с ног.

— Мы тоже от нее страдаем, но когда-то лихорадка помогала нам против врагов, — ответил Тараш.

Повернувшись к полкам, он окинул взглядом грибы.

— Интересно, зачем Лукайя столько грибов? Неужели он их ест?

Я сам удивляюсь. Ведь среди них есть и ядовитые. Ах, кто поймет Лукайя?.. Одни грибы идут у него в пищу, другие — на лекарства… Говорят, Лукайя и Зосима умеют вызывать змей из лесу, носят их за пазухой. Возможно, что они едят и змей. Впрочем, о них столько чего говорят, что трудно разобраться, где правда, где вздор.

Угостили вином и Дашу.

— Я Эрехели и Мерехели… — тоненьким, жалобным голоском пел Лукайя. Потом снова стал бредить:

— Эй, Зосима! Ты почему размозжил голову змее?.. Не отрывай, закричит… С нами крестная сила! С нами крестная сила!..

Тамар встала, переменила компресс.

— Кто ты? — спросил Лукайя, обращаясь к Тамар. Узнав, поймал ее руку, стал целовать.

— Вот эти руки должны засыпать землей мой гроб. Тамар спросила, не хочет ли он поесть. Лукайя

скривил лицо, отвернулся к стене.

— А это — за здоровье горемыки Лукайя!

Тараш осушил чашу и, когда Тамар снова наполнила ее, поставил перед Каролиной. Каролина отпила, передала Тамар, та пригубила, а Даша допила.

— Так уж повелось, что один мужчина равен трем женщинам, — пошутил Тараш.

— Прошли те времена! Теперь одна женщина равна одному мужчине, если не больше…

Тараш не стал спорить.

— Известно ли вам, — продолжала Каролина, — что завтра я везу Тамар в Тбилиси?

— Зачем?

— Она поступает в медицинский институт.

— Ах, на что женщине институты? Лучше пусть выйдет замуж и народит побольше детей.

Каролина от возмущения перестала грызть кукурузу.

— Не могу слышать, когда вы говорите такие вещи. Не обижайтесь, но ваши рассуждения о женщинах ничем не отличаются от афоризмов дедушки Тариэла.

Тараш улыбнулся. Отпил вина.

— А вы зачем едете в Тбилиси?

— Надо Татию показать врачам. После коклюша у нее болят железки. Здешние врачи ничего толком не могут сказать.

— Арзакан тоже собирался поехать, но что-то его не видно, — вставила Тамар.

Тараш слышал уже о том, что Арзакан вывихнул ногу.

Но ничего не сказал и молча опорожнил чашу. Тамар снова наполнила.

— За наше путешествие! — сказал Тараш и выпил до дна.

— Значит, и вы завтра едете? — спросила Каролина.

— И я, — ответил Тараш и бросил в огонь обгрызенный початок.

В очаге приветливо гудел огонь. Трещали сухие ветки сосны, горела головешка ясеня и при этом скулила так жалостно, будто пламя сжигало живое существо. Из обломанной ветки сочилась влажная пена.

Вокруг чулана Лукайя, как простуженный буйвол, сопела безлунная ветреная ночь,

Очамчирский поезд отходил из Зугдиди в семь утра. Решили ехать в Сухуми и оттуда морем до Поти, потому что Каролина хотела повидать в Сухуми своих друзей.

— Ну, будет неудача! — шутливо воскликнула Тамар, увидев на перроне Шардина Алшибая. Учитель, с большим букетом в руках, кого-то озабоченно высматривал.

На нем был табачного цвета пиджак, коричневый жилет и брюки в клетку, заложенные в желтые краги. На голове красовалась плантаторская шляпа. Пышный букет цветов, довершавший этот наряд, придавал Шардину вид опереточного героя.

Но цветы были хороши, и дамы с завистью смотрели на них.

— Как видно, жена доктора Килосаниа едет в Тбилиси, — шепнула Каролина.

Весь Зугдиди знал о том, что когда жена Килосаниа собирается в Тбилиси, то Шардин Алшибая неизменно берет отпуск и, нагруженный цветами, фруктами и закусками, сопровождает царицу своего сердца.

До отправления поезда оставалось три минуты. Каролина и Тамар с любопытством следили за незадачливым поклонником, взволнованно бегавшим взад и вперед по перрону.