полуразрушенные крепостные башни.

Тараш встал. Тамар, одетая, вышла из умывальной. Свежий, яркий румянец играл на ее щеках. Обычная бледность бесследно исчезла.

Она показалась Тарашу прелестнее, чем вчера. Он поцеловал ее, и Тамар увидела в зеркале, что они похожи друг на друга, как брат и сестра.

Она смотрела на свое отражение с таким чувством, точно это была не она, а вторая Тамар Шервашидзе, начавшая свою жизнь здесь, в зеркале этого купе.

Тараш усадил ее в кресло, сел против нее. Заметив незастегнутую пуговицу на ее груди, бережно застегнул.

— Когда я приезжаю в Картли, — сказал он, — мне все кажется, будто из заколдованного царства малярии и тропических ливней я возвращаюсь домой.

Тамар поглядела в окно.

— Надо пойти к Каролине, — вдруг вспомнила она о невестке и племяннице.

Каролина не спала всю ночь. «Исчезновение» Тамар и Тараша сильно ее обеспокоило. Она спрашивала о них у проводника, но тот, предупрежденный Тарашем, отговорился незнанием.

Каролина прошлась по вагонам, заглянула в ресторан, наткнулась там на Шардина Алшибая, но ничего ему не сказала. Наконец примирилась с мыслью, что они, вероятно, отстали от поезда на одной из станций.

Когда в полдень Тамар и Тараш вошли в купе Каролины, она не стала их ни о чем расспрашивать. Казалось, ее гораздо больше интересовала высившаяся на горе крепость, мимо которой проходил поезд.

— Эта крепость, — сказал Тараш, — образец гармонического сочетания архитектуры с природой. Одна из самых высоких, только Тмогви и Муцо стоят на таких же крутых склонах. И так по всей Грузии: вдоль каждой реки в шахматном порядке расположена система крепостей. Они тянутся по Куре до турецкой границы; по Ингуру — вдоль всей Сванетии до Ценара; по Арагви — до Гвелети; от Мцхета — до истоков Пшавской Арагви и оттуда до Чечни вдоль реки Аргун. Через каждые двести метров — крепость.

Когда в старину из Чечни двигался неприятель, то на башне Муцо зажигали огонь или поднимали стрельбу. И тотчас же крепости, расположенные в шахматном порядке, одна за другой подхватывали боевую тревогу. Последний сигнал подавался из Тбилиси в Бебрисцихе.

После короткой паузы он с грустью добавил:

— Таким образом, этот несчастный народ всю свою энергию тратил на самозащиту.

Встал, подошел к Татии, потрепал ее по щеке. Каролина посмотрела ему в глаза. И в ее взоре промелькнул отсвет тревожно проведенной ночи.

— Wenn meine Tochter erwchsen wäre, würde ich sie schon vor ihrer Liebkosung hüten.

— Warum denn, gnädige Frau?

— Weil Sie durch die westliche Zivilisation verseucht sind.

— Wirklich? Obschon… mag sein.[31]

Тамар был неприятен этот разговор, ей стало грустно, и она вышла из купе.

— So hartherzig hatte ich Sie nicht geglaubt, — сказала после ее ухода Каролина. — Es ahnt mir, dieses arme Mдdchen wird von Ihnen ins Unglьck gestьrzt. Soil-ten Sie doch ihre eigene Lebensart damit enthullt haben, als Sie unlängst sagten, alles Schöne musste zugrunde gerichtet werden.

— Zugrunde gehen damit von neuem aufzubluhen — es ist der Na.tur das unvergängliche Gesetz und so meinte ich,[32] — ответил Тараш Эмхвари.

Каролина взяла на руки Татию, поцеловала ее в щечку, посадила перед окном.

— Виноград, виноград! — доносилось в окно.

Тараш вышел и принес Татии длинную связку винограда.

Тамар вернулась в купе.

Каролина продолжала любоваться карталинским ландшафтом.

Чтобы рассеять чувство неловкости, Тараш с особенным усердием принялся за обязанности чичероне.

В окне мелькнула Горийская крепость.

— Посмотрите на эту обрушившуюся скалу, — говорил Тараш. — Там была крепость Горисджвари. В ней заперся со своим гарнизоном царь Симон, прозванный турками «Дэли[33] Симон».

— Да, я помню, вы про него рассказывали…

— Сидел там этот Дэли Симон, попивал себе вино и курил опиум, а в Горийской крепости засели турки.

Глянул Симон на окрестные огороды, и с похмелья захотелось ему тархуна.[34]

«Не стыдно ли вам, ибо желаю я тархун, и хоть вижу глазом, но не могу вкусить», — сказал царь своим воинам.

Тогда кинулись, не дрогнув, отважные рыцари, многие из них сложили голову, а все же принесли они своему господину зелень из горийских огородов.

— Я вижу, ваши цари были столь же сумасбродны, как и вы сами.

Дверь купе открылась, и показался Шардин Алшибая, явно навеселе.

— Всю ночь кутил с молодежью. Пили и за ваше здоровье, — сообщил он и окинул взглядом Тамар и Тараша.

Но не успел досказать о вчерашней пирушке, как в дверь просунулась еще одна голова и кивком вызвала его в коридор.

Шардин вскочил, извинился и вышел. Женщины погрузились в разговоры о семейных делах.

Тараш краем уха прислушивался к беседе пассажиров, стоявших в коридоре. Шардин был среди них.

Какой-то военный восхищался Ксанской крепостью. Он предполагал, что ее строил хороший стратег.

Шардин ораторствовал.

— Конечно, — назидательно говорил он, — и Ксанская крепость, и Горийская, и Мцхетский Светицховели, и Бетани достойны восхищения. Они стоят уже тысячелетия; мы умрем, а они все будут стоять. Но сейчас, что могут они нам дать? Сейчас меня больше интересует, какую продукцию выдаст в этом году Агаринский сахарный завод, как работает Каспский цементный завод или суконная фабрика в Тбилиси.

И вообще, не лучше ли иметь курицу на своем дворе, чем летящего в поднебесье фазана?

Пассажиры смеялись, поддакивая разошедшемуся Шардину.

Тараш перевел его болтовню Каролине.

За окном мелькнули серые стены Мцхетского собора.

— Здесь, в Мцхета, жена царя Рева воздвигла некогда статую Афродиты, — заметил Тараш. — А вон там когда-то находился оракул. На Зедазенской же горе помещался идол, и потому в легенде есть упоминание о том, что эта гора населена демонами. А вон на той горке, что пониже, стояли статуи Таинств и Предков — «Гац и Гаим».

Тбилиси расположен на 41°43 северной широты и 44°48 восточной долготы по Гринвичу.

Город опоясан отрогами Триалетских гор.

Его окружают возвышенности: Мтацминда, Махати, Лило и Сеидабад.

Мтацминда прижала к своей груди белую церковь.

К этой горе обращали взоры грузинские романтики. Поэты посвящали стихи ее нахмуренному, окутанному туманами челу.

В наше время за Мтацминда утвердилась объединенная слава Парнаса и Пантеона.

С горы спускается в город крутая улица Бесики.

Ровно в семь часов вечера шли по ней Тамар Шервашидзе и Тараш Эмхвари.

Только что приехавшая из провинции девушка не могла затмить нарядом тбилисских модниц. И все же Тараш замечал, что прохожие при виде Тамар замедляли шаги, мужчины оборачивались, а те, что посмелее, разглядывали ее без всякого стеснения. Пройдя мимо, останавливались и смотрели вслед, любуясь ее красивым станом и длинными косами.

Даже женщины без стеснения впивались в нее глазами и улыбались, точно были ее нареченными сестрами и радовались встрече.

А школьницы следовали за Тамар гурьбой, в восхищении указывали на нее пальцами и громко восклицали:

— Какая красавица!

Такой шумный успех его спутницы коробил Тараша Эмхвари.

Тараш любил ходить с Тамар под руку, но сейчас оставил ее руку; ему не хотелось, чтобы улица знала, чем была для него эта девушка.

Был один из тех тихих, мягких вечеров, которые так свойственны Тбилиси в начале осени.

Коджорский ветерок одним дуновением развеял дневной зной. Чист и прозрачен был воздух. Высокое синее небо опрокинулось над напоенной солнцем землей.