Лукайя, хромая сам, изо всех сил старался поддержать странника. Жалел старика.

Арзакан был сильно взволнован всем увиденным в комнате Тамар. Он с трудом выдерживал болтовню Лукайя, а тот настойчиво приглашал его остаться на ужин, сулил показать сундучок со «святынями», дать на зиму что-нибудь из старой одежды, подарить на память образок.

Арзакан хоть и страдал от нетерпения, все же не мог удержаться от улыбки, слушая эти речи.

Озираясь по сторонам, он прикидывал, как бы сбежать, но опасался собак. Подошли к чулану. Лукайя с трудом отомкнул замок, вошел в каморку и начал искать светильник.

На счастье Арзакана, со стороны ясеневой аллеи послышался треск. Собаки с лаем бросились туда. Тогда он потянул незапертую дверь, выскользнул, задвинул снаружи засов и кинулся к фруктовому саду.

Дождь перестал идти, но небо было покрыто тучами. Около яблонь стоял какой-то неизъяснимый, приятный запах. Иногда выглядывала луна, на миг освещала темные силуэты деревьев, махровую лапчатую листву пальм, и снова пряталась за облака, похожие на поношенные, залатанные бурки. Несколько пальм спектабилис стояли во мраке, точно рогатые великаны…

Наткнувшись на скирду свежего сена, Арзакан лег на спину и уставился взглядом в небо. Пятна цвета созревшего табака окружали луну.

За акациями свистела какая-то пичуга. Издалека доносился прерывистый лай одинокой собаки. И таким надрывающим душу показался он Арзакану!

Так лежал он, закрыв глаза и слушая.

Лай собаки наполнял его невыразимой тоской.

На некоторое время снова все погрузилось в ничем не нарушаемую тишину. И вспомнилось Арзакану, как он направлялся в Ачандарский лес, вот так же загримированный, как сейчас…

Ах, как счастлив был он в ту пору, увлеченный борьбой за новую жизнь! Что же случилось теперь с Арзаканом Звамбая? «Неужели меня скрутила любовь к женщине? — упрекал он себя. — Куда же девалась моя удаль?»

И лежит он печальный на стогу сена, и кажется ему, будто подменили ему сердце, будто изменило ему мужество, не стало силы в ногах. И этот лежащий плашмя на сене — не он, Арзакан Звамбая, а и вправду нищий старик ворожей!

Он плотнее закрыл глаза, погрузился в думы.

Думал о Тамар, о Тараше Эмхвари, о сегодняшней авантюре.

Как неожиданно затеял и выполнил он все это!

Может быть, следовало оставить записку, сообщить Тамар о кресте?

Нет, он хорошо сделал, что сжег письмо.

Как! Чтобы Тамар и Тараш наслаждались в уединении, а… Нет, никогда! Пусть помучается, пусть срежет свои косы! Ничего! Это будет каплей яда в чаше наслаждения Тараша Эмхвари. Ведь он не любит стриженых женщин, — ну так вот ему!

Опять одиноко залаяла собака, потом умолкла… Немного спустя она начала выть.

Невыносимым показался Арзакану этот вой. Точно страшное предсказание судьбы.

Вздрогнул Арзакан.

Как, однако, сдал он, старый комсомолец, если даже лай собаки способен вселить в него страх! Пулеметов не страшился Арзакан Звамбая, сколько раз подставлял грудь под пули разбойников, а теперь?

Уж не состарила ли, действительно, эта седая борода львиное сердце Арзакана?

И вспомнились ему слова Тараша Эмхвари, утверждавшего, что в природе нет неодушевленных вещей, что вещь — это одухотворенная материя и что она оказывает неотразимое действие на наше тело.

Он снял белый парик, сорвал усы, бороду, скинул лохмотья и, вскочив, вытащил из кобуры маузер, в который проникла сырость. Обтер его носовым платком, внимательно осмотрел и решительным шагом направился к дому.

Окно Тамар было открыто. По-видимому, комнату проветривали.

Прижался к стене, прислушался: мужской голос. Бесшумно подкрался к яблоне. Ухватился за мокрый ствол. Дождевые капли посыпались на него, заползли за ворот. Скинув сапоги, он полез на дерево.

Видит: косы Тамар раскинулись по подушке, лица ее не видно. Каролины в комнате нет. Тараш Эмхвари, придвинув кресло к изголовью Тамар, беседует с ней.

Бессвязные слова, обрывки фраз. Невозможно понять, о чем они говорят. Весь превратился в слух и зрение. Видит: Тараш берет в свою руку белоснежную руку Тамар и начинает ее гладить.

Неприятная дрожь пробегает по телу Арзакана, в глазах темнеет.

Очнулся, смотрит: рука Тамар снова исчезла под одеялом, Эмхвари по-прежнему сидит в кресле. Он смеется.

Вновь сверкнула перед глазами Арзакана ослепительная белизна прекрасных рук Тамар.

Вдруг Эмхвари приподнялся и склонился к постели Тамар.

Арзакан затрясся, потянулся за маузером, но в это время Тараш, машинально выпрямившись, откинулся на спинку кресла.

Револьвер застыл в руке Арзакана. Прислонившись к стволу яблони, он открыл предохранитель и навел дуло.

И опять Тараш наклоняется к постели Тамар. У Арзакана зарябило в глазах, неистово заколотилось сердце… Тараш, словно ребенка, берет на руки полураздетую Тамар, укладывает к себе на колени, целует ее косы, ищет губы…

— Почему ты целуешь меня? Ведь ты любишь другую, — долетело до слуха Арзакана.

— Кого другую, Тамар? Что ты говоришь, милая?

— Каролину! — ответила Тамар, но Арзакан не расслышал его ответа.

Еще мгновение, и загремел бы выстрел, но в это время Тамар вырвалась из рук Тараша, выбежала из комнаты.

На шоссе темно.

Тараш Эмхвари идет медленно, походкой человека, охваченного печалью. За ним, как тень, следует Арзакан. Изредка доносится скрип несмазанной арбы и зовущее ко сну пение сонных петухов. Только что пережитое так потрясло Арзакана, что он еле волочит ноги. Нет даже сил подойти к сопернику и бросить ему: «Давай посчитаемся!»

Кричали петухи.

И думается Арзакану, что он слышит этот крик во сне, и тень там, впереди, кажется ему тоже сном, обратившимся в явь.

Иногда плоть изменяет возбужденному духу. Но случается и так, что плоть остается неутомимой, могучей, а дух отлетает от нее, как сновидение, и незаметно затихает.

Тараш свернул в узкий переулок, пересек дубняк, открыл старинные деревянные ворота.

Около башенки, поросшей плющом, выстроен из сосновых бревен флигель в две комнатки.

На дворе и в палисаднике тихо. Арзакан удивился: никогда ему не доводилось видеть в Зугдиди этой старинной башни с пристройкой. До его слуха долетело, как Тараш задвинул засов.

Долго, долго стоял Арзакан Звамбая, не шелохнувшись, укрытый тенью огромной липы.

«Отчего, в самом деле, Тамар сказала ему: «Любишь другую?» — думал он. — Может, Каролину?»

Искра надежды вспыхнула в его душе.

Тихо кончалась безлунная ночь. Тени отделялись от контуров деревьев. На дубовую рощу лег туман. И был дубняк мрачен, как темный замысел братоубийцы.

[REVERIE D'UN PROMENEUR SOL TAIRE[22] ]

Рано утром Тамар, еще не совсем оправившаяся, вышла посидеть под ореховым деревом. Ей хотелось побыть на свежем воздухе. Маленькая Татия ерзала у нее на коленях.

За столом, накрытым к завтраку, сидела Каролина и просматривала газеты.

Тамар держала в руке игрушечную трещотку. Девочка изумленно прислушивалась к занятному шуму. Когда игрушку подносили к ней совсем близко, почти к самому уху, она радостно визжала. И тогда Тамар казалось, что это кричит какая-то неведомая птичка.

Тамар целовала девочку, и поцелуи розовыми пятнами оставались на щечках ребенка.

— Не будь этой трещотки, извела бы нас Татия, — заметила Каролина, оторвавшись от газет.

Даша запоздала, коровы еще не были пригнаны с пастбища, и проголодавшуюся девочку надо было чем-то развлечь.

В верхушках деревьев играл солнечный луч. В ветвях деловито сновали иволги. Жаворонки, взлетая к небу, возносили песнь летнему утру и отягченному плодами фруктовому саду.

Легионы кузнечиков исполняли свой дружный концерт. Вот в листве орешника начинал один, с тутового дерева отзывался ему другой. Из ясеневой рощи, зарослей орешника, из фруктового сада — отовсюду несся их стрекот, и подымался хор такой согласный, что казалось, кто-то невидимый дирижирует им.