Через две недели после появления в «Уоллстрит джорнал» объявления о закрытии «Мингус Ресник» Винса пригласили на финальное собеседование в «Грубер-Стенк».

– Тебе нужно только произвести впечатление на парочку вождей, – дружелюбно подбодрил его Рик Эрли. – Это будет несложно, учитывая твое происхождение, твое резюме и твое природное обаяние.

Эрлих подвел его к пожилому человеку с глазами без век и парой седых волосков на лысине, усеянной старческими пятнами.

– Джарвис, – буркнул человек, не улыбаясь. Это был партнер-управляющий.

Эрлих исчез. Винс пошел за Джарвисом в его кабинет. Комната была пуста. Лампа отбрасывала желтый свет на голый стол с аккуратным, но старым на вид ежедневником. На стенах не было ни диаграмм, ни бумаг. Этот человек все держал в голове.

Джарвис посмотрел на него не мигая, как будто говоря: «Ну и?»

Винс тут же вспотел. Скорей бы это кончилось.

– Очень рад с вами познакомиться, сэр. У вас тут немаленькое учреждение, впечатляет.

Джарвис откинулся на спинку стула и сказал, почти не шевеля губами:

– Чему вас научила сделка с Ван Лейером?

– Терпению. – Винс попробовал улыбнуться.

– И все? Вы сидели и ждали?

Винс ненавидел таких людей. Он набрал в грудь воздуха.

– Ну, не совсем. Мы вели себя достаточно активно. – Ты дай мне эту долбаную работу, а я тебе ее сделаю. Не заставляй меня рассказывать, почему я ее заслуживаю. – Но им всегда было нужно, чтобы мы проанализировали еще что-то. – Джарвис смотрел на него, не двигаясь. – С начала работы над сделкой и до последней подписи прошло какое-то время, случалось всякое: заканчивался срок действия контрактов, принимались новые законы. И все исследования, все переговоры каждый раз приходилось начинать по-новой.

У Винса не было ни таланта, ни каких-то особых навыков. Вот эта ситуация – крайнее напряжение нервной системы и лишенный всякого энтузиазма взгляд собеседника – была квинтэссенцией всех его прошлых собеседований. А их у него было немного – он обычно получал работу, на которую претендовал. Сюрприз!

– Почему понадобилось столько времени? Слава тебе господи, нейтральный вопрос.

– Ну, нельзя же убедить людей продать нечто, если они не хотят ничего продавать.

– Чушь, – просто сказал Джарвис, переплетая пальцы. – Все продается. У каждого есть своя цена. Возьмем, например, вашего отца, – продолжал он. – У него есть цена. Выше, чем у многих других, конечно, но и у него есть цена.

Винс ничего не сказал. Он уже давно перестал спрашивать людей, которые настойчиво приплетали к разговору его отца, откуда они его знают. Он подумал, какова, интересно, его собственная цена. Полтора доллара. Серьезно. Он бы выбежал сейчас из этой комнаты за полтора доллара.

– Спасибо, что нашли для меня время, – сказал Винс в конце. Джарвис безразлично пожал ему руку и вернулся к своей настоящей работе.

Винс отправился в кабинет Эрлиха, где на столе лежали бумаги, на стенах чего только не висело и под лампами дневного света кипела жизнь.

– У тебя есть какие-то дела или контакты на прошлой работе, которые ты мог бы принести к нам? – с надеждой спросил Эрлих. Винс понял: если он принесет сюда хоть одну сделку, Эрлих будет разочарован, а Джарвис – удивлен.

– У меня устойчивые взаимоотношения со значительной частью моих клиентов, но последуют ли они за мной, я не знаю.

– Твоя скромность тебе идет, – усмехнулся Эрлих и сделал ему более щедрое предложение, чем Винс ожидал. Он согласился. Вот так просто. Какая-то опасность была совсем близко, но прошла стороной. Наверное, недостаточно близко. Он знал, почему ему предложили работу.

Стояла роскошная, пышная майская погода, а Пиппа писала очередной реферат в душных недрах библиотеки, разрываясь от желания сбежать. Там, снаружи, люди играли в тарелочку и влюблялись. Она писала о зиггуратах, но души в эту работу не вложила. Пиппа смотрела, как один за другим выползают из принтера готовые листы, и ощущала, что сама себя подвела. Все равно: ей надо выбираться отсюда.

Она шагала по университетскому городку, воздух был великолепен. Все разлеглись на ступеньках, как большая стая морских львов, загорелые плечи сияли на солнце. На этот год она все закончила. Пиппа направилась вдоль по Бродвею.

Каждый раз, как она встречалась с Винсом, случалось что-нибудь постыдное, и было понятно, что больше она с ним никогда не встретится. Она принималась за свои дела, уверенная в этом. Но Винс продолжал ей звонить, а она продолжала с ним встречаться. Это, наверное, была самая зрелая часть ситуации – что они продолжали встречаться, хотя все было плохо. Все.

Она заметила потрясающую пару черных туфель на платформе. Она тут же купила их и вышла из магазина уже в обновке, очень довольная. Через два квартала ремешки начали впиваться в пятки. Пока она добралась до Барри, она натерла кожу до пузырей. Абсурд.

Барри стоял на кухне в грязной одежде, огромный и несчастный.

– Я стараюсь, – сказал он, обводя жестом конверты, резюме, файл-пакеты и газетные объявления.

Она присела поиграть с собакой.

– На улице прекрасная погода.

– Я знаю! – Он прошелся по комнате. – Но каждый раз, как я выхожу прогуляться, я думаю о том, что должен бы сейчас пытаться найти работу.

Он включил телевизор. Женский голос произнес:

– А он, он содрал с меня юбку, налег на меня и схватил за горло, я начала задыхаться…

– Как ты думаешь, это изнасилования участились, – спросила она, – или просто люди чаще стали об этом рассказывать?

– Они все врут, – заверил он, переключая пультиком программу. Вместо «Опры» на экране теперь появились культуристы в малюсеньких плавках, они поигрывали мышцами перед лицами довольных дам среднего возраста.

– Что ты на это скажешь! – вопил ведущий.

– Это начало конца нашей цивилизации, – сказал Барри. В следующей программе дозвонившийся телезритель спрашивал бывшего заключенного трансвестита, что о нем думает его отец. Барри выключил телевизор. – Послеобеденные телепрограммы превратились в эквивалент павлиньих перьев, которыми древние римляне вызывали у себя рвоту. – Он прошел по комнате, бросая об пол мячик.

– Кстати, я опоздала в Рим.

– Рим – вечный город, туда невозможно опоздать. Просто поезжай.

– То есть сама?

– Как угодно. Езжай в Рим, езжай в Париж. Я думаю, тебе уже осточертела эта фраза, но сейчас действительно лучший период в твоей жизни.

У нее болели ноги.

– Это меня ужасно угнетает. Как я могу жить в свое удовольствие, если не могу отделаться от мысли, что мне сейчас лучше бы заняться чем-нибудь еще?

– Я тебя очень хорошо понимаю. – Все руки у него были в типографской краске от постоянного перелистывания газет.

Она поужинала с Винсом в японском ресторане в Ист-Виллидж, и они пошли прогуляться, так как погода стояла все такая же прекрасная. Ноги болели невыносимо. У всех была или татуировка, или кольцо в пупке, или интересная обувь. Ее вдруг все начало раздражать. Какое это имеет ко всему отношение? Ты покупаешь новые туфли, а они делают тебя калекой. Прокалываешь нос, прокалываешь пупок: от этого не изменится то, чего тебе удалось достичь за день.

– Мне стоит переселиться сюда, – сказал Винс, кивая. – Столько интересных людей.

– Почему тебе необходимо окружать себя интересными людьми? – спросила Пиппа. – Ты чувствуешь себя скучным?

Он бросил на нее пустой взгляд. Они прошли мимо парочки, оживленно спорившей по-гречески. На женщине была облезлая шубка, мужчина казался подвыпившим. Он обнимал ее за талию, женщина плакала. Пиппу захлестнула всепоглощающая грусть. Винс шел рядом с ней. Но она здесь все равно что одна.

– Хочешь в кино? – спросил он.