Гость напомнил, что нынешний хан Верхних Каракалпаков Султанмурат отдал в аманаты своего сына. Должно бы и Гаип-хану послать сына, лучше старшего — султана Убайдуллу. Но, выслушав Гаип-хана и узнав, кто такой и каков из себя Маман-бий, гость согласился, что, пожалуй, наиболее пригоден в аманаты сей необыкновенный муж. Хорошо, пусть будет Маман-бий. Это ценный аманат.

На том и сошлись, и Гаип-хан послал Пулат-есаула за Маманом. Маману предназначалось проводить безымянного гостя до города Туркестана и там, в Туркестане, остаться, волей или неволей стать аманатом. На крайний случай, ежели Маман оказался бы неумеренно строптив, что не исключено, Гаип-хан не возражал бы против того, чтобы отдать его в руки палача. Более того, такой поворот дела Гаип-хан скрепя сердце приветствовал бы. И это так же вполне одобрил гость, узнав, как далеко зашел Маман-бий навстречу русским. Опасный человек. Его полезно убрать в Туркестан и еще далее…

Когда же Маман приехал с Есенгельды, Гаип-хан подумал, что это не иначе как воля божья. Аманат чудесным образом удвоился числом и вздорожал в цене. Недурно бы сплавить туда же, куда Мамана, и Есенгельды, ах недурно! От них обоих многовато хлопот.

Готовьтесь, — сказал хан бодро. — Есть одно важное поручение. Идите подкрепиться на дорогу. Спать уже не придется. Доверяю вам нашего гостя, только вам! Полагаюсь на вас, как на самого себя.

— Мы рабы ваши, — ответил Маман.

Гаип-хан поспешил в свою юрту, к гостю, — объясниться насчет Есенгельды, а султан Убайдулла повел Мамана и Есенгельды к себе. Пока джигиты закусывали, султан Убайдулла сидел как на иголках. И все-таки не выдержал, зашептал Маману в висок:

— Дай сюда ухо… Ты знаешь, кого будешь провожать? Ты знаешь куда?

— Знаю.

— Дурак! Это советник джунгарского хана. Вашим отцам, старым биям, его не доверишь. Им в руки лучше не попадаться.

— А нам — в руки?

— Вы дураки, — сказал умный султан. Есенгельды побелел. Душа ушла в пятки. Впервые он почувствовал шкурой своей, что значит быть причастным к делам Мамана. Дернула нелегкая — тянуться за ним. Разве не знал, что за дьявол Маман? Невесть в какую яму завлек. Закопает вместе с собой. Куда верней, куда интересней — сейчас бы домой…

До последней минуты Есенгельды надеялся: что-нибудь да помешает, не состоится или хотя бы отложится дело, а тем временем он улизнет, чего бы это ему ни стоило. Но Маман не отпускал от себя ни на шаг, а хан торопил. В середине ночи увидели наконец джунгарца.

Лицом строг и непрост. Одет скромно, если не сказать — бедно. По-каракалпакски говорит без запинки…

Хан сам подал ему коня и горячо обнял дорогого гостя, а тот взлетел в седло, как юноша или ратник.

Ты и есть Маман? — спросил джунгарец ясным твердым голосом. — А это?..

— Это мой первейший враг и самый преданный слуга, — ответил Маман.

Ответ, видимо, понравился. Есенгельды осклабился угодливо и чуть не взвыл, поняв, что теперь ему уже не вырваться из рук Мамана.

— В добрый путь! Трогай! — сказал Гаип-хан.

И несколько шагов провел в поводу коня джунгарца, оказывая гостю неслыханное почтенье.

— Митрий-туре… Митрий-туре… — шептал беззвучно Маман, словно призывая его в свидетели. Далеко дело зашло, далеко!

В тот день Рыскул-бий тщетно спрашивал себя: радоваться ему или расстраиваться. Джигиты Есенгельды вернулись в аул смирные, как овцы, и в один голос блеяли хвалы Маману. Уму непостижимо! Затем явился Байкошкар-бий, отец Есенгельды, с любезным поклоном и вопросом: где же его сын? Еще вчера это было бы издевкой, сегодня смахивало на готовность повалиться лапками кверху. Колдовство — и только! Если верить джигитам, Маман взял Есенгельды с собой к Гаип-хану и назвал Есенгельды своей правой рукой. Чего же большего желать?

Однако — к Гаип-хану… Что. за нужда? Судя по тому, как держался Избасар-богатырь, разыскивая Мамана, нужда — чрезвычайная. Но у Мамана недостало времени, а может, и желанья — заехать к Рыскул-бию, пусть не за его благословеньем, хотя бы за его благодарностью. Вот что было досадно, а еще более — подозрительно. И это заслонило собой все остальное.

Не сиделось на месте старому беркуту. На другой день спозаранок поехал он в ханский аул, позвав с собой бойкого Байкошкар-бия. По дороге они догнали Мурат-шейха. Шейх тоже спешил за Маманом, обеспокоенный неведомо кем сочиненными россказнями о том, как Маман снюхался с Есенгельды. А далее их догнали, один за другим, редкобородый Убайдулла-бий, глава мангыт-цев, и добрейший Давлетбай-бий, глава ктайцев, — их подняли на ноги свои джигиты, отставшие от бражки Есенгельды. Показался на той же дороге и Есим-бий, глава жалаирцев, соседей ябинцев; и его увлек узун-ку-лак, степное Длинное Ухо. Есим-бия встретили громкими возгласами и тайным завистливым вздохом: ни о ком из них, аксакалов, так быстро и широко не оповещало Длинное Ухо, как о Мамане. И кто из них кинулся бы в ханский аул сломя голову, ни свет ни заря, без зова и без спроса, если бы туда не поехал Маман?

Первым в ханском ауле встретил биев Избасар-богатырь. От него и узнали, что был у Гаип-хана важный гость; ночью отбыл сам-третей, с Маманом и Есенгельды. И будто бы ехать им — ни далеко ни близко, в город Туркестан!

Бии переглянулись и валом повалили к юртам Гаип-хана. Хан спал, а проспавшись, не пожелал их видеть. Потом вышел к ним в гневе и прогнал, велел ехать по домам. Но вскоре опять вышел, потому что бии стояли стеной… И походил хан на голую бабу, которая пряталась на горбу верблюда.

Кто знает, чем бы это кончилось, если бы вдруг не выскочил, откуда ни возьмись, султан Убайдулла, сын Гаип-хана.

— Смотри! Гляди!

Огляделись и увидели неподалеку Мамана и Есенгельды. Один казался орлом, другой — мокрой курицей.

Гаип-хан до того потерялся, что пошел им навстречу на подламывающихся растопыренных ногах, отмахиваясь обеими руками.

— Вы что? Вы куда? Что случилось?

Маман соскочил с коня, приветствуя хана. И рывком стащил на землю Есенгельды, у которого, казалось, не хватало сил спешиться.

— Все сделали, хан наш, все, как вы задумали! — сказал Маман.

Гаип-хан зашипел:

— Откуда ты можешь знать, что я задумывал? Как ты… посмел?

— Помилуйте, хан наш, не такие уж мы безмозглые! Вы сказали: доверяюсь, полагаюсь… только вам, как на себя… Остальное ночь подсказала.

— Что ты мелешь, безумец!

Маман округлил глаза, как это делал Избасар, обижаясь.

— Не верите? Я докажу…

Снял притороченный к седлу мешок и вытряхнул из мешка темную бугристую дыню. Дыня покатилась по земле и обернулась отрубленной человеческой головой. Глаза у нее были открыты, но одно веко примято, и голова словно подмигивала. Нижняя челюсть с сивой бо-роденкой отвисла в смертном изумлении.

Что ты наделал?.. — сдавленным голосом выдохнул Гаип-хан.

Маман огляделся, недоумевая:

— А что еще делать с джунгарцем?

— С джунгарцем! — хором, на разные голоса вскрикнули бии, и громче всех — Избасар-богатырь.

Гаип-хан хотел было заорать, поднять руку на Мамана, но живо смекнул, что сейчас лучше — потише, лучше смолчать да собраться с мыслями. Повернулся и ушел в юрту, точно провалился в нее.

Рыскул-бий медленно приблизился к мертвой голове, нагайкой повернул ее лицом кверху и ткнул в приплюснутый нос. Сказал с ненавистью, не остывшей за два десятка лет:

— Голову джунгарца хоть золотом набей — она не станет дороже.

— Сделай благое дело — убей джунгарца, — добавил Мурат-шейх. Это присловье не приелось с годины белых пяток.

Избасар-богатырь плюнул на мертвую голову, за ним — и все бии.

Султан Убайдулла не выдержал, завопил во второй раз:

— Последствия… последствия будут худшие, отцы мои…

— Для кого? — спросил негромко Маман.

— Молчи, дурак! — крикнул султан Убайдулла и убежал за своим отцом.

— Я молчу, — сказал ему вслед Маман.

Бии переглядывались, смекая, что к чему, связывая концы с концами. Бии, кажется, начинали понимать, на какое самовольство нынче отважился Маман и какую нынче он выиграл игру!