И я тоже хорошо это понимала, потому что когда-то, немыслимо давно, сама была такой Эрин. Девочкой, которой тесно в семейных рамках, которая не желает оправдывать ожидания семьи, а знакомых себе выбирает по их объективным качествам. И единственные настоящие друзья ее живут в конюшне.

Пленка рассказала мне об Эрин гораздо больше, чем о Ван Зандте. Перемотав на начало, я снова просмотрела кадры с ее лицом, надеясь, что мне еще представится случай лично увидеть, как она улыбается. Хотя я понимала, что, если все-таки вытащу ее из этой передряги, улыбаться ей захочется еще очень и очень не скоро.

Я опять поменяла кассету, быстро промотала съемки еще трех лошадей, затем в кадре появился Шон верхом на Тино, и я пустила пленку на нормальной скорости. Просто чудо, как эти двое слаженно двигались по арене! Шон великолепный наездник – сильный, ловкий, спокойный, с развитым чувством равновесия. Тино, каурый мерин, – стройный, длинноногий, очень изящный в ходу. Камера следовала за ними через ринг к трибуне, ловила элегантные, как у балетных танцоров, косые движения скрещивающихся пар ног, крутой, словно лук, изгиб конского бока. Потом они вышли из кадра.

Камера задержалась на трибуне, взяла крупный план лица Ирины. Та с холодной ненавистью посмотрела в объектив, поднесла к губам сигарету и выдула облако дыма прямо в стеклянный глазок. То, что Ван Зандт наблюдал за нею, казалось, ничуть ее не смущало. Зато меня пробрал озноб. Захотелось немедленно побежать к Ирине домой и настрого велеть ей запираться на ночь.

Елена Эстес – мама-квочка…

Я положила камеру на место и вернулась к тумбе, на которой стоял еще один телевизор с видеомагнитофоном. Так, коллекция порнофильмов. Много девушек с одним парнем. Много парней и одна девушка. Лесбийский секс. Много лесбийского секса. «Голубые». Несколько фильмов, судя по картинке на обложке кассеты, были жестокими, но по большей части – нет.

Вот он, наш мистер Ван Зандт, поборник равных возможностей для всех, извращенец-демократ.

Я обыскала ящики платяного шкафа и ночные столики. Заглянула под кровать, обнаружив комья пыли и окаменевшие собачьи огрызки. Квартирной хозяйке Ван Зандта явно пора сменить уборщицу.

Как бы то ни было, пленок, связанных с похищением Эрин, я не нашла. А между тем у похитителя они должны были быть. Кроме того, у похитителя имелся доступ к более совершенной аудиоаппаратуре, чем я увидела в доме, – голос на пленке был механически изменен. В общем, если Ван Зандт и замешан в похищении, то пленки и звукозаписывающее оборудование он прячет где-то в другом месте.

Я разочарованно погасила свет и спустилась на первый этаж. Внутренний таймер говорил, что пора сматываться – слишком долго провозилась с пленками. Лэндри, конечно, приложит все усилия, чтобы задержать Ван Зандта в комнате для допросов как можно дольше, но всегда есть вероятность, что тот просто встанет и выйдет вон. Он не под арестом, насколько мне известно. И вообще не думает, что законы США к нему применимы.

Однако идея уйти ни с чем меня совершенно не вдохновляла. Хотелось найти что-нибудь посерьезнее, чем пристрастие к порнушке, что-нибудь такое, что если и не прямо свяжет Ван Зандта с похищением или убийством, то хотя бы будет использовано против него как отягчающее обстоятельство на предстоящем допросе.

Я прошла через кухню в тесный гараж на одну машину, где места хватало только для нескольких хозяйственных шкафов вдоль стены. На дверцах шкафов висели замки. Взламывать некогда… На шкафах громоздился всякий хлам: пенопластовые стаканчики, плавучие игрушки для бассейна, ячейки с бутылками газированной воды, упаковка из двенадцати рулонов дешевой туалетной бумаги. Иными словами – ничего.

В дальнем углу гаража у стенки выстроились пластмассовые баки для мусора. Покрутив носом, я направилась туда. Мусорное ведро преступника может оказаться сокровищницей улик. Улик, осыпанных яичной скорлупой и воняющих отбросами, но оттого не менее ценных.

Я сняла крышку с первого бака и начала рыться в мусоре, буквально сунув туда нос, чтобы видеть, что попадается под руку. Рекламные листовки, пакеты и лотки из-под замороженных обедов, пустые упаковки от яиц, скорлупа, потеки белка, картонки из китайского ресторанчика, плоские коробки от пиццы… Обычный набор, как у всех. Ни квитанций на оформление кредитной карты, ни списка дел на день, где фигурировали бы похищение и убийство.

Впрочем, я нашла листок со списком кличек лошадей, датой, временем вылета из Палм-Бич, номером и данными рейса на Брюссель. Лошади для отправки в Европу. Я сунула бумажку в карман джинсов. Если Ван Зандт вывозит из страны лошадей, то и сам может отправиться тем же рейсом. Полетит с лошадьми и ускользнет из юрисдикции Лэндри, яко тать в нощи.

Я сняла крышку со второго контейнера – и адреналин хлынул по моим жилам, подобно наркотику.

Там лежала одна рубашка, больше ничего. Та самая, которую не постирали вместе с брюками, трусами и носками – поспешно снятыми с себя и без разбора запихнутыми в машину.

Пришлось до пояса залезть в контейнер, чтобы достать рубашку со дна. Тонкий египетский хлопок, теплый синий цвет. Я поднесла рубашку к самой лампочке, ища монограмму или любой другой неоспоримый признак того, что вещь принадлежит Ван Зандту. Не нашла ничего, но слева на воротничке обнаружилось нечто, способное не менее точно определить владельца: темные пятна, похожие на кровь. Левая полочка рубашки была разодрана сверху донизу и тоже испачкана кровью.

Сердце у меня колотилось все быстрее.

Представитель защиты может возразить, что Ван Зандт порезался во время бритья. «И поцарапался тоже?» – спросит прокурор. Судя по характеру улики, он мог получить ранение в драке. Легко представить себе, как Джилл Морон бросается на своего обидчика, размахивая руками, скрючив пальцы, как когти. Она могла зацепить его по шее, поцарапать, и кровь капнула на рубашку. Если при вскрытии окажется, что под ногтями у нее есть частицы чужой кожи… А у Ван Зандта, соответственно, ранки на шее… Я не заметила, но вдруг он прячет их под своим непременным галстуком? Еще я вспомнила пятна на подстилке в деннике, тоже похожие на кровь. Возможно, Джилл его чем-нибудь ударила, рассекла кожу. Да и бледный вид Ван Зандта нынче утром мог быть вовсе не следствием похмелья.

Сердце у меня выпрыгивало из груди, руки тряслись. Вот она, победа! В прежние времена после такой находки я бы всему отделу поставила выпивку. А теперь не могу даже заявить вслух о своей удаче, а если б и могла, в полицейских кругах никто за меня не порадовался бы. Я стояла в полутемном гараже, пытаясь унять возбуждение и заставить себя думать, какие судьбоносные шаги предпринимать дальше.

Лэндри позарез нужна эта рубашка. Но как бы ни приятно было мне швырнуть ее ему в лицо, я понимала, что, если сама отнесу ему находку, на суде она фигурировать не будет.

Надо все делать по правилам. Шаг за шагом. Чтобы в гараж пришли из полиции округа с ордером на обыск. Для этого, учитывая историю Ван Зандта и его связь с Джилл Морон, будет достаточно анонимного доноса.

Однако класть рубашку обратно в бак мне все-таки не хотелось. Не было веры в то, что все пойдет как надо. Вдруг Ван Зандт после беседы с Лэндри перепугается насмерть, прибежит сюда и уничтожит улику. Надо спрятать ее куда-нибудь, где он не найдет.

Как только данная мысль пришла мне в голову, с улицы послышался шум подъезжающей к дому машины и скрежет открываемых ворот гаража.

Они уже открылись на треть, когда я повернулась и бросилась к двери в кухню. Автомобильные фары ударили в стену, как два прожектора вслед беглому заключенному. Взревел гудок.

Я ворвалась в кухню, захлопнула дверь и заперла на замок, чтобы выиграть драгоценные секунды. Куда бы спрятать рубашку?

Некогда. Некогда. Бросить все и бежать.

В конце концов я сунула рубашку в самый нижний из кухонных ящиков, закрыла за собой дверь и выскочила из кухни, слыша, как поворачивается ключ в замке.