Она вошла, когда Марго уже подавала десерт, была одета по-прежнему в халат, а ее прекрасные волосы были заколоты кое-как. Из-за Руперта мне было неловко, что она может что-то ненужное сказать или сделать. Но я напрасно тревожилась. Она сидела, уставившись с бессмысленной улыбкой на стены, то и дело усмехаясь себе, словно ей было известно нечто такое, от чего она веселилась, сидела и крошила хлеб в свою тарелку дрожащими пальцами.

Потом мы сидели в гостиной, и свечи быстро оплывали, а ветер сотрясал дом и бился в окна. Мы со Старой Мадам старались поддерживать беседу, чтобы отогнать тоску, нависшую над комнатой как печальная птица. Лорели потягивала бренди, что принесла ей Марго, ее руки дрожали, когда она подносила стакан к губам, и начинали дрожать еще сильнее, когда она замечала, что Старая Мадам смотрит на ее немигающими глазами.

Руперт, утомленный долгим скучным днем, почти дремал возле меня, и я встала и сказала, что ему пора спать. Он с готовностью поднялся на ноги и своей маленькой ручкой схватил меня за руку.

– Попрощайся с бабушкой.

– Спокойной ночи, бабушка.

– А теперь с мамой…

– Доброй ночи, мама.

Лорели криво улыбнулась и хотела поставить свой стакан на табурет, что стоял подле нее, но промахнулась, и стакан упал на пол к ее ногам. Она даже не заметила этого, а протянула дрожащие руки к Руперту:

– Иди сюда, родной.

Его маленькое тело напряглось, и я понимала его, потому что в глазах ее стоял пьяный туман, а с лица не сходила бессмысленная улыбка. Когда она пропела: "Ну подойди к маме, мой самый красивый мальчик", голос ее был хриплым: "Мой замечательный, славный мальчик!"

Руперт смотрел на нее презрительно.

– Ты же пьяная, мама, – сказал он холодно. Отпустив мою руку, он зашагал вон из комнаты, сердито расправив плечи.

Я поспешила за ним, но успела заметить ужас в широко открытых глазах Лорели. Обернувшись на лестнице, я увидела, как она съежилась в кресле и закрыла лицо руками. И еще я увидела, как впилась Старая Мадам своими глазками, как двумя серыми пиявками, в эту безутешную фигуру.

Пока Руперт раздевался, я отругала его. Но не слишком сурово, потому что это естественно, что разумному ребенку была неприятна такая сцена. И он еще был слишком мал, чтобы понять, какими неведомыми тропами приходится брести человеческим существам по жизни, слишком мал, чтобы постичь, в какую пучину может затянуть человека сила, что могущественнее его.

Пожелав ему спокойной ночи, я потушила лампу и вышла. Внизу послышался скрип колес кресла Старой Мадам. Лорели осталась в гостиной одна, когда я снова вошла туда. Она сидела, закрыв лицо руками, и, кажется, целую вечность я сидела и смотрела, как текут у нее по пальцам слезы.

Потом, не в силах это выносить, я вытерла ей руки своим платком. Она не замечала моего присутствия; а когда я отняла ее ладони от лица, то увидела, что глаза ее пусты, как у лунатика.

Я тихо стала уговаривать ее подняться к себе, помогла подняться по лестнице и проводила в неубранную спальню. Набрав в таз воды, я умыла ее, нашла свежую ночную сорочку в комоде и надела на нее. Когда я завязала на ее шее голубую ленточку и уложила в постель, то принесла щетку и стала расчесывать ее светло-каштановые волосы, которые рассыпались по подушке золотым покрывалом. Затем я, стараясь не шуметь, прибрала в комнате и, наконец, открыла окно, чтобы ночная прохлада выветрила застоявшийся запах винных паров.

Облокотившись на подоконник, я стала смотреть на ночное небо. Гроза утихла на время, но тяжелые облака обещали пролиться еще более сильным дождем, а ветер все еще терзал деревья и вспенивал воды Пролива. Потом я увидела, как сверху сорвалась темная тень, бесшумно упала на неосторожную жертву и взмыла вверх с бессильно болтающейся тушкой в когтях.

Я опустила окно и вернулась к Лорели. Она лежала с закрытыми глазами, и на лице ее наконец появилось покойное выражение. Я притушила лампу возле кровати и направилась к выходу. Когда я уже была у двери, она окликнула меня:

– Мисс Сноу.

– Да, миссис Ле Гранд?

– Вы были так добры ко мне.

– Попытайтесь заснуть.

– Хорошо – спасибо вам.

Я колебалась. При слабом освещении лицо ее казалось таким юным. С этой густой волной волос и голубой ленточкой на шее она была похожа на маленькую девочку. Мне стало так жалко ее.

– Может быть, мне еще посидеть с вами, миссис Ле Гранд?

– Нет, ничего, со мной будет все в порядке.

Я оставила ее в этой мрачной комнате, понимая, что ни я, никто другой не сможет утешить ее и отогнать злых духов, что набрасываются на безутешных такими долгими ночами. Раздеваясь в своей темной сырой комнате, я почувствовала себя виноватой в том, что, уделяя столько внимания дому, не нашла времени позаботиться о его хозяйке.

Мне плохо спалось этой ночью. Сквозь сон до меня доносился зловещий свист ветра, и на рассвете я услышала, что опять начался дождь. И даже во сне меня мучила непонятная тоска, от чего я беспокойно ворочалась и металась; и когда я проснулась, хотя было еще и темно, но часы уже пробили шесть.

Дрожа от холода, я зажгла лампу и оделась в темноте, мечтая поскорее оказаться на теплой кухне Маум Люси. Но когда я уже вкалывала последнюю шпильку в свой узел волос на шее, то подошла к окну и увидела, что натворил шторм. Цветы и кусты лежали распростертыми на земле, прибитые ливнем. Огромные сучья деревьев болтались беспомощно, словно они окончательно сдались стихии, а воды канала вышли из берегов и заливали землю, на которую не имели никакого права.

И тут я заметила на пристани Сент-Клера и Вина. Сент-Клер был в длинном плаще, с непокрытой головой, несмотря на ливень. Оба они стояли на коленях прямо на мокрых досках причала. Мне не было видно за их склонившимися над чем-то спинами, чем они там занимались. Но меня удивило, отчего они оказались в такой ранний час и в такую погоду на улице.

А когда я спустилась вниз, то поняла, что произошло что-то необычайное. Старая Мадам, уже одетая, сидела в гостиной у потрескивающего камина, хотя она никогда не вставала раньше девяти. В глубине зала Марго и Маум Люси шептались о чем-то с испуганным видом, и я остановилась, чтобы указать им, что пора заняться завтраком. Потом я прошла к Старой Мадам.

– Доброе утро, мадам.

– Доброе утро, мадемуазель. – Она замахала ручками. – Какой ужас, мадемуазель.

– Что случилось?

– А вы ничего не знаете?

– Я только что спустилась.

– Сегодня ночью утопилась моя невестка.

Не веря своим ушам, я уставилась на нее.

– Утопилась? – бессмысленно повторила я, оглушенная шоком.

– Ее тело только что нашли, его вынесло на трясину.

Я стояла и смотрела ей в лицо, но не видела ее. Я видела протертый ковер, тлеющие угольки, выскакивающие из огня.

– Не верю, – крикнула я, – я уложила ее вчера в постель. Она была такой спокойной и рассудительной, какой я никогда ее не видела.

Старая Мадам посмотрела мне в глаза каменным взглядом.

– Но это случилось, мадемуазель, – без всякого выражения произнесла она.

Повернувшись, я выбежала от нее и через зал бросилась к парадной двери. Теперь я поняла, почему Сент-Клер стоял на коленях на причале, над чем он склонился. Я ринулась по мокрой дорожке, не обращая внимания на то, что дождь бьет мне в лицо и насквозь промочил платье. Наконец я подбежала к причалу и подошла к Сент-Клеру.

И тогда я увидела ее. Она лежала на мокрых сосновых досках в своем алом плаще, волосы ее намокли и спутались. И я увидела, что она была в той самой сорочке, в которую я одела ее вчера, с голубой ленточкой на шее.

Если Сент-Клер и знал, что я стою рядом, то не подал вида, он продолжал растирать ее ладони, как будто не было ясно, что ее уже не вернуть. Вин поднял глаза и тут же опустил, а я стояла и смотрела на это бесполезное растирание рук.

Это было невозможно вынести: темное небо, ветер, воющий в соснах, дождь, который все лил и лил, и Сент-Клер на коленях, растирающий ее ладони. И когда он дотронулся пальцами до горла, чтобы нащупать пульс, я не выдержала: