Эта крайне опасная и неспокойная жизнь Ваньке явно не понравилась, и сразу же после Рождества 1741 года он явился с повинной в Сыскной приказ. К своему покаянному донесению он приложил список своих товарищей по воровскому промыслу и, получив в помощь отряд солдат, начал хватать их в известных ему московских притонах. В одной из пещер на берегу Москвы-реки полицейские во главе с Ванькой захватили беглого солдата Соловьева, который при свете лучины вел дневник ежедневных преступлений. Эта тетрадка дошла до нашего времени: «В понедельник взято в Всесвятской бане ввечеру 70 копеек… в четверг – 50 копеек, штаны голубые… на Каменном мосту – 54 копейки» и т. д. Благодаря энергии доносчика за несколько дней были выловлены десятки преступников.

Розыскное усердие Каина не знало удержу: в один прекрасный день он сдал полиции и своего ближайшего друга Камчатку, много раз спасавшего Каина от верной смерти на плахе. С годами деятельность Каина расширялась. Он получил от властей специальную грамоту, защищавшую его от возможных доносов и преследований, и, уже не стесняясь, занялся ловлей воров, грабителей и скупщиков краденого, но при этом и сам грабил, шантажировал, убивал. Каин женился, завел дом и устроил в нем караульню для солдат полиции и одновременно… притон, где был тайный шинок, шла большая игра. Сюда стекались преступники и проститутки и отсюда Каин, с приданными ему солдатами, совершал налеты на «малины» и дома честных москвичей. Его власть была огромна, и благодаря прекрасному знанию теневой стороны жизни Москвы и своей безнаказанности Каин стал грозой всех, кто не жил в дружбе с законом: купцов, провозивших контрабанду, ремесленников, владевших тайными мастерскими, именитых горожан, имевших в прошлом наказуемые законом грехи. Одних он – для отчетности и собственного куражу – сдавал властям, других, зная, что они будут молчать, безжалостно грабил, третьих, попугав, великодушно отпускал, четвертым даже помогал обделывать их темные дела.

Он пинком ноги открывал двери всех полицейских начальников, подьячие сыскного ведомства почитали за честь испить с Ванькой чаю в трактире, все они были подкуплены, получали от него подарки и долю с «доходов» от его мастерства оборотня. Состоятельные люди, обнаружив в своем доме пропажу, могли не кручиниться. Стоило только обратиться к Ваньке, и он – конечно, за мзду – находил украденные вещи: целый отряд мелких воришек и жуликов по заданию Каина в поисках пропажи обшаривал все толчки и рынки, где сбывали краденое со всей Москвы.

Власть Каина длилась почти десять лет. Изобретательный и наглый, с задатками актера и мистификатора, он был неуязвим для правосудия, ловко выпутываясь из расставленных сетей. В нем поразительно сочетались молодечество, удаль, широта натуры с вероломством, жадностью и мелочностью. Но, как часто бывает в жизни, его погубили женщины, точнее – безмерное любострастие. Отец одной из его жертв сумел прорваться к московскому губернатору, началось следствие, всплыли другие преступления Ваньки, его посадили в тюрьму. Он, как и прежде, спасался предательством и начал выдавать всех своих многочисленных приятелей, в том числе и покровителей из полиции.

Встревоженные власти, не доверяя продажным московским полицейским чинам, создали специальную комиссию по делу Ваньки Каина и начали следствие. Оно вскрыло ужасающую картину должностных преступлений, тесную связь преступного мира с чиновниками, полное пренебрежение законами государственными и Божескими. Ванька подробно рассказал, как припеваючи и вольготно он жил благодаря покровительству московских чиновников. Но, как известно, ворон ворону глаз не выклюет. Чиновники, замешанные в деле Каина, вышли из воды сухими, но зато Ванька из тюрьмы, а потом из Сибири никогда не вышел – последнего предательства ему уже не простили.

К своему пятидесятилетнему юбилею в декабре 1759 года Елизавета сильно сдала. Все кремы, мази, пудры, ухищрения парикмахеров, портных, ювелиров были бессильны – приближалась безобразная старость. Для Елизаветы, как ни для какой другой женщины, был актуален жестокий афоризм Ларошфуко: «Старость – вот преисподняя для женщины». Она с ужасом смотрела в зеркало, которое уже не говорило ей, как царице из пушкинской сказки: «Спору нет, ты, царица, всех милее, всех румяней и белее».

Императрица Елизавета Петровна

Годы ночной, неумеренной жизни, отсутствие всяческих ограничений в еде, питье, развлечениях – все это рано или поздно должно было сказаться на организме царицы. Весь двор был напуган неожиданными ударами, которые стали преследовать Елизавету в самых неподходящих местах – в церкви, на приеме. Это были какие-то глубокие обмороки, продолжавшиеся довольно долго. После них Елизавета долго не могла оправиться, и, как вспоминает Екатерина II, в то время с ней нельзя было ни о чем говорить. Врачи полагали, что главной причиной обмороков является тяжелый процесс климакса, неуравновешенность и истеричность больной, а также нежелание придерживаться режима. Как и надлежит врачам ХVIII века, они выражались туманно и загадочно: «Несомненно, что по мере удаления от молодости жидкости в организме становятся более густыми и медленными в своей циркуляции, особенно потому, что они имеют цинготный характер». Рекомендации докторов: покой, клизмы, кровопускания, лекарства – все это было отвратительно Елизавете, знавшей в жизни только приятное, шумное и веселое. Даже выписанные ей лекарства приходилось запрятывать в мармелад и конфеты – как маленькой капризной девочке.

Все понимали, что наступают последние деньки жизни-праздника веселой дочери Петра. Да уж и веселой царицу назвать было трудно – все чаще уединялась она в Царском Селе, никого не принимала, стала сверх меры капризна, мрачна и плаксива. «Любовь к удовольствиям и шумным празднествам, – писал французский дипломат Лафермиер, – уступила в ней место расположению к тишине и даже к уединению, но не к труду. К этому последнему императрица Елизавета Петровна чувствует большее, нежели когда-либо, отвращение. Для нее ненавистно всякое напоминание о делах, и приближенным нередко случается выжидать по полугоду удобной минуты, чтобы склонить ее подписать указ или письмо».

Как-то неожиданно для себя она поняла, что в ее империи не все так уж благополучно, что до ее трона не долетают жалобы множества обиженных и гонимых чиновниками людей. Горечью проникнуты слова одного из последних манифестов Елизаветы: «С каким Мы прискорбием по нашей к подданным любви, должны видеть, что установленные многие законы для блаженства и благосостояния государства своего исполнения не имеют от внутренних общих неприятелей, которые свою беззаконную прибыль присяге, долгу и чести предпочитают». Елизавета требует срочно навести порядок в правосудии и всячески пресекать злоупотребления, о которых она, как оказалось, даже не подозревала. Впрочем, это и неудивительно – «беспечность, или умственная леность», о которых писали современники, характеризуя императрицу, властвовали над нею до конца, и сам этот манифест придумал Шувалов, что видно из его набросков, императрица же только подписала документ.

Не все благополучно было и в императорской семье. Семья была невелика: императрица, ее племянник великий князь Петр Федорович с женой великой княгиней Екатериной Алексеевной и сыном, цесаревичем Павлом Петровичем, родившимся в 1754 году. У тетушки с племянником сложились тяжелые отношения. Взойдя на престол, Елизавета сразу же выписала из Голштинии своего четырнадцатилетнего племянника – герцога Карла Петера Ульриха. Отец мальчика, герцог Карл Фридрих, умер в 1739 году, и этот единственный близкий родственник Елизаветы был брошен на произвол судьбы, пока, наконец, императрица не взяла его в Россию, чтобы вскоре крестить по православному обряду, назвав Петром Федоровичем, и затем назначить его своим наследником. Делалось это не по большой любви к сыну старшей сестры, а по необходимости – живя за границей, Карл Петер Ульрих мог представлять серьезную опасность для захватившей престол младшей дочери Петра. Теперь он оказывался в золотой клетке.