В феврале 1712 года произошло долгожданное событие – венчание и свадьба Петра и Екатерины. Это не была царская свадьба со всеми ее пышными атрибутами и церемониями. Это была скромная свадьба Петра Михайлова – одного из русских адмиралов. В посаженые отцы он, как почтительный служака, пригласил своего непосредственного морского начальника – вице-адмирала Корнелия Крюйса, а также коллегу – контр-адмирала галерного флота Змаевича. Посажеными матерями стали жена Крюйса и вдовствующая царица Прасковья Федоровна, вдова покойного брата и соправителя Петра – Ивана Алексеевича. Среди немногочисленных гостей, приглашенных на венчание в маленькую церковь Исаакия, переделанную из чертежного амбара Адмиралтейства, были преимущественно моряки и кораблестроители. Наконец, ближними девицами невесты, которые несли за нею длинный шлейф, выступали две поразительно прелестные, изящные и важные особы. Одной было четыре, а другой – два года: Анна Петровна и Елизавета Петровна. Обойдя с матерью вокруг аналоя, они становились привенчанными, и их происхождение перестало быть зазорным. «Но так как вся церемония слишком бы утомила этих малолетних принцесс, – с искренним огорчением отмечает английский посланник Ч. Уитворт, – они показались только на короткое время, а затем были заменены двумя племянницами царя» – Прасковьей и Екатериной Ивановнами.

Дипломаты давно и много писали о своеобразной педагогической игре царя в солдаты, капитаны, кораблестроители. Все эти необычайные для государя занятия на плацу, мостике корабля, стапеле верфи истолковывались ими как наглядные примеры для ленивого русского дворянства, обязанного теперь, как сам царь, проходить лестницу чинов, осваивать в поте лица своего новые профессии, а не гордиться пустым титулом.

Но согласимся: одно дело – с педагогическими целями махать топором в Адмиралтействе или ловко лазать по вантам, и совсем другое – жениться на портомое, причем жениться не шутовски, а всерьез, преступив все мыслимые и немыслимые запреты и заветы царственных предков и их жен. Для этого требовалось нечто большее, чем склонность к воспитанию подданных на личном примере. Для этого нужны были внутренняя свобода, раскованность, смелость пойти против принятого и обязательного. Он женился по любви, и на все остальное ему было наплевать. И адмиральскую свадьбу царь устроил не потому, что хотел кому-то что-то доказать. Для него это было естественно и удобно, как был удобен кафтан адмирала в отличие от мантии царя. Он стремился отделить свою личную жизнь от жизни самодержца, и в этой жизни частного человека он хотел полной свободы. Недаром, как вспоминает англичанин Перри, царь частенько говорил своим «боярам», что «жизнь английского адмирала несравненно счастливее жизни русского царя».

И в тот знаменательный день свадьбы он жил так, как хотел: опережая гостей, помчался во дворец и долго вешал над праздничным столом новое паникадило на шесть свечей, которое многие месяцы точил на станке из черного дерева и слоновой кости. Потом, когда гости расселись, он, вероятно, как всякий хозяин-умелец, с гордостью посматривал на свое произведение и хвастался им больше, чем победами над неприятелем или успехами в законодательстве.

«Общество было блистательно, – заканчивает свое донесение о свадьбе царя лорд Уитворт, – вино превосходное, венгерское, и, что особенно приятно, гостей не принуждали пить его в чрезвычайном количестве… Вечер закончился балом и фейерверком». Правда, гости не знали, что все торжество царь оплатил все же не из скромного жалованья контр-адмирала. По всем городам был разослан царский указ об обязательном сборе с каждого города 50 рублей «презентных» на свадьбу Петра.

Екатерина красавицей не была – об этом говорят многочисленные портреты, дошедшие до нашего времени. В ней не было ни ангельской красоты ее дочери Елизаветы, ни утонченного изящества Екатерины II. Ширококостная, полная, загорелая, как простолюдинка, она казалась сторонним наблюдателям довольно вульгарной. Ей явно не хватало вкуса в одежде, светских манер в обращении. С презрительным недоумением смотрела в 1718 году маркграфиня Вильгельмина Байрейтская на приехавшую в Берлин Екатерину: «Царица маленькая, коренастая, очень смуглая, непредставительная и неизящная женщина. Достаточно взглянуть на нее, чтобы догадаться о ее низком происхождении. Ее безвкусное платье имеет вид купленного у старьевщика, оно старомодно и покрыто серебром и грязью. На ней дюжина орденов и столько же образков и медальонов с мощами, благодаря этому когда она идет, то кажется, что приближается мул».

Петр I и Екатерина I

Но не будем простодушно доверять этой известной европейской язве, к тому же ей было всего десять лет, когда она видела Екатерину. Есть ведь и другие свидетельства. Авторы их запомнили, как изящно, ловко и весело танцевала прекрасно одетая Екатерина, и лучшую пару, чем она с Петром, трудно было и представить. Наблюдатели поражались ее неутомимости, терпению и силе. Один из очевидцев рассказывает, как был посрамлен австрийский посланник, проигравший царице пари – кто поднимет одной рукой тяжелый жезл свадебного маршала. Другой, глядя, как естественно ведет себя в обществе вчерашняя портомоя, передает слова царя, что тот не надивится, как легко Екатерина превращается в царицу, не забывая при этом о своем происхождении. Вывод из этих наблюдений верен: своим успехам в жизни Екатерина обязана, по мнению голштинского дипломата Бассевича, «не воспитанию, а душевным своим качествам. Поняв, что для нее достаточно исполнять важное свое предназначение, она отвергла всякое другое образование, кроме основанного на опыте и размышлении».

Несомненно, что предназначение свое Екатерина понимала как служение царю. До нас дошло около сотни писем Екатерины и Петра, и хотя минули века, их все равно трудно читать как чисто исторические документы. Они сохранили интимность и теплоту, в них отразилось глубокое и взаимное чувство, связывавшее мужчину и женщину больше двадцати лет. Намеки и шутки, часто почти непристойные, трогательные хлопоты о здоровье, безопасности друг друга и постоянная тоска и скука без близкого человека. «Когда ни выйду, – пишет Она о Летнем саде, – часто сожалею, что не вместе с Вами гуляю». – «А что пишешь, – отвечает Он, – что скушно гулять одной, хотя и хорош огород, верю тому, ибо те ж вести и за мною, – только моли Бога, чтоб уже сие лето было последнее в разлучении, а впредь бы быть вместе». И Она подхватывает в своем ответе: «Токмо молим Бога: да даст нам, как и по Вашему намерению, чтоб сие лето уже последнее быть в таком разлучении».

Во все времена это называлось одинаково – любовью, и следы ее сохранила выцветшая и ломкая бумага. В 1717 году Петр, мечтая заказать жене знаменитые брюссельские кружева, пишет ей, чтобы она прислала образец рисунка для мастериц. И она отвечает, что ей ничего особенного не нужно, «только б в тех кружевах были сделаны имена, Ваше и мое, вместе связанные». Так это и случилось с их именами в истории – кружева любви не тлеют…

Но жизнь Екатерины не была безоблачной. Шли годы, умирали одни дети, рождались другие, и мать снова думала об их будущем. А оно было туманным: официальным наследником престола считался царевич Алексей – сын Петра от первого брака. Он родился в 1690 году и восьми лет был разлучен с матерью, царицей Евдокией, сосланной по воле Петра в монастырь – иначе от постылой жены тогда было невозможно избавиться. Мальчик жил вначале у сестры царя Натальи, потом – один, и всегда особняком от второй семьи царя. В переписке супругов лишь два-три раза упоминается Алексей, и ни в одном письме нет ни ласкового слова, ни привета ему. Он – отрезанный ломоть в семье государя, и отношения с Екатериной у него явно не сложились. Сам же Петр был излишне холоден и суров к сыну, как к последнему подданному. Его письма к Алексею кратки и бесстрастны – ни слова одобрения или поддержки. Как бы ни поступал царевич, отец им вечно недоволен.