Маскарады, как и все торжества и праздники, сопровождались музыкой. Репертуар придворных оркестров и певцов был обширный: балы и пиршества во дворце продолжались долгими часами, и все это время непрерывно звучала музыка, в основном итальянская, господствовавшая тогда в Европе. Изредка Елизавета устраивала такие маскарады, когда мужчины переодевались женщинами и наоборот. Как вспоминает Екатерина II, все выглядели ужасно, неуклюже и жалко, вполне хороша была только сама императрица, которой мужское платье очень шло (для чего, собственно, и устраивались такие маскарады…).

«Дамам – кафтаны [носить] белые тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папельон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам – кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые с выкладкой позумента около петель и притом у тех петель чтоб были кисточки серебряные же, небольшие». Все это не рекомендации модельера в журнале мод на 1752 год, а именной, императорский указ, исполнение которого было строго обязательно для тех, кто появляется при дворе.

Зная недобросовестность и лень своих подданных, Елизавета строго следила за тем, чтобы каждый участник придворных маскарадов, готовя маскарадный костюм, проявлял инициативу и изобретательность, но только в пределах, разрешенных регламентом. В ноябре 1750 года императорский указ строго предписывал, что все дворянство, «кроме малолетних», должно явиться на публичный маскарад, но при этом «платья пилигримского и арлекинского, чтоб не было… (такие костюмы можно было легко сделать и стоили они недорого. – Е. А.)також не отважились бы вздевать каких-нибудь непристойных платьев, под опасением штрафа». В дверях дворца стояли гвардейцы и проверяли наряды всех входящих – а их было полторы тысячи человек.

В погоне за модой императрица всегда была первой. Современники пишут, что Елизавета никогда не надевала одного и того же платья дважды и – более того – меняла их по нескольку раз в день. Подтверждение этому мы находим в описании пожара в Москве в 1753 году, когда во дворце сгорело четыре тысячи платьев императрицы. Воспитатель наследника престола Якоб Штелин рассказывал, что после смерти Елизаветы новый император обнаружил в ее гардеробе 15 тысяч платьев, большей частью совсем не ношенных, два сундука шелковых чулок, несколько тысяч пар обуви и больше сотни неразрезанных кусков богатых французских материй.

Русские дипломаты, аккредитованные при европейских дворах, занимались не только своей прямой работой, но и закупками модных новинок для императрицы. Особенно трудно приходилось, как понимает читатель, дипломатам в Париже – столице европейской моды. В ноябре 1759 года канцлер Михаил Воронцов писал подчиненным, что императрице стало известно о существовании в Париже «особой лавки» под названием «Au tres galant», в которой продаются «самые наилучшие вещи для употребления по каждым сезонам». Канцлер поручал нанять «надежную персону», чтобы покупать там наимоднейшие вещи и немедленно слать в Петербург. На эти расходы было отпущено 12 тысяч рублей – сумма, конечно, ничтожная, учитывая аппетиты императрицы. Вдова русского представителя во Франции Федора Бехтеева писала Елизавете, что ее муж остался должником в Париже, так как разорился на покупке шелковых чулок для Ее величества.

Привычкам Елизаветы должны были следовать все дамы света. На придворные торжества им предписывалось приходить каждый раз в новом наряде и, по слухам, чтобы они не жульничали, при выходе из дворца гвардейцы ставили на их платья несмываемые грязные метки или даже государственные печати – второй раз такое платье уже не наденешь! Впрочем, дамы, несмотря на кряхтенье своих мужей, не жалели испорченных платьев – пример императрицы был чарующе заразителен. Как писала Екатерина II, все были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что туалеты меняли по два раза в день. И хотя дамы понимали, что нужно одеваться поскромнее, чтобы дать императрице возможность блистать на их фоне, но в атмосфере «ухищрений кокетства» удержаться было невозможно, и каждая старалась превзойти другую.

В елизаветинское царствование в погоню за модой устремились не только женщины, но и мужчины. Это удивительно – еще отцы елизаветинских модников стонали, натягивая на себя узкие петровские кафтаны, и требовали непременно положить им в гроб некогда срезанные по воле грозного царя-реформатора бороды; теперь же все волшебным образом переменилось. В сатирической литературе даже появился тип легкомысленного модника – петиметра, посвящающего жизнь нарядам. В 1750-е годы была весьма популярна сатира Ивана Елагина «На петиметра и кокеток», в которой бичевался такой повеса. Вот он сидит дома, в комнате стоит смрад – это парикмахер завивает ему волосы, петиметр грустен, так как слишком загорел на солнце – а тогда загар считался предосудительным для человека света. И далее следуют строки, актуальные в России и до сих пор:

Состязаться с Елизаветой большинству светских дам было сложно – возможности императрицы были безграничны. Кроме обычной таможенной проверки иностранных торговых судов, Елизавета ввела собственный досмотр. Конечно, это касалось не какого-нибудь промышленного или винного товара, а исключительно галантереи, нарядов, тканей и прочих утешительных для дам предметов. До тех пор пока императрица сама лично не отберет из доставленного иностранным купцом товара то, что ей нужно, пускать товар в продажу было запрещено. Иначе гнев царицы был страшен.

28 июля 1751 года она писала служащему Кабинета Е. И. В. Василию Демидову: «Уведомилась я, что корабль французский пришел с разными уборами дамскими и шляпы шитые мужские и для дам мушки, золотые тафты разных сортов… то вели с купцом сюда прислать немедленно». Вскоре выяснилось, что купец все же часть товара продал другим модницам: его понять легко – императрица была скупа, а торговаться с ней было невозможно. Елизавета, узнав об этом, вышла из себя. Демидов получил новое предписание: «Призови купца к себе и спроси, для чего он так обманывает, что сказал, что все тут лацканы и крагены, что я отобрала, а их не токмо всех, но и не единого нет, которые я видела, а именно алые. Их было больше двадцати и при том такие же и на платье, которые я все отобрала, и теперь их требую, то прикажи ему сыскать и никому в угодность не утаивать. А ежели [кто]… утаит, моим словом [скажи], что он несчастлив будет, [а также и те из дам], кто не отдает. А на ком увижу – то те равную часть с ним примут». Царица указывает имена возможных щеголих, которые могли купить эти вещи, и требует, чтобы купец у них все немедленно отобрал, «а ежели ему не отдадут, то вы сами послать можете и указом взять моим». Более выразительного документа, чем этот, для характеристики личности и нрава Елизаветы трудно и придумать.

Невероятная роскошь двора Елизаветы, непрерывные празднества требовали огромных расходов. Если сама императрица брала деньги из государственной казны, то ее придворным приходилось труднее. Никто не хотел ударить в грязь лицом, появиться на маскараде в старом наряде или, изображая пастушков и пастушек, в одежде своих дворовых слуг. Самое лучшее и дорогое и непременно из Парижа – вот какой была высокая цель елизаветинских вельмож. Столичное дворянство украшало дома французской мебелью, картинами, великолепной посудой. Особенно важен был «выезд» – экипаж, лошади, сбруя, богато одетые кучера, стоявшие на запятках гайдуки – предпочтительно чернокожие и рослые. Но денег на это хватало не у всех. Правда, в роскоши той эпохи был размах, масштаб, но не было утонченности и лоска, присущих высшему свету Российской империи начиная со времен Екатерины II. Не без иронии Екатерина II писала в мемуарах: «Нередко можно видеть, как из огромного двора, покрытого грязью и всякими нечистотами и прилегающего к плохой лачуге из прогнивших бревен, выезжает осыпанная драгоценностями и роскошно одетая дама в великолепном экипаже, который тащат шесть скверных кляч в грязной упряжи, с нечесаными лакеями на запятках в очень красивой ливрее, которую они безобразят своей неуклюжей внешностью».