В 1736 году в Тайной канцелярии рассматривалось дело одного доносчика, который, вывалившись из кустов в Летнем саду, своими воплями и видом до смерти перепугал императрицу. Несчастного уволокли в тюрьму. Известен и эпизод с просительницей, которая, «долго ища случая», сумела улучить момент и подать царице свою челобитную о задержанном жалованье ее мужа. Анна Иоанновна сурово отчитала просительницу: «Ведаешь ли, что мне бить челом запрещено?» – и потом велела вывести бедную дворянку на площадь и выпороть плетьми. Для науки другим, конечно.

В 1738 году Анна Иоанновна решила разом покончить с проблемой жалоб. Она распорядилась, чтобы Сенат собрал все жалобы и, «рассмотрев, решение учинил, как указы повелевают, чтоб бедным людям справедливость учинена была безволокитно и Ея императорское величество о таких обидах больше прошениями не утруждали». Замечательно мудрое решение – мечта всех русских правителей! Думаю, что Анна Иоанновна приняла его самостоятельно.

Наша помещица Ивановна была свято убеждена в неотразимой действенности крика. «Ты попа того призови, – поучала она Салтыкова в одном из писем, – и на него покричи…» Как вспоминает генерал-прокурор Сената Я. П. Шаховской, вид прибывшего с «гневным указом» петербургского генерал-полицмейстера В. Ф. Салтыкова был зловещ. Он созвал чиновников и «весьма громким и грозным произношением (обязательная деталь! – Е.А.) объявил нам, что Е. И. В. известно учинилось, что мы должность неисправно исполняем, и для того приказала ему объявить свой монарший гнев и что мы без наказания оставлены не будем».

Анна Иоанновна свято верила, что, содрогнувшись от крика и угроз, чиновники тотчас прекратят воровать, лениться и бессовестно волочить просителей. Как тут не вспомнить другого Салтыкова, известного как Щедрин!

Летом 1738 года Артемий Волынский объявил в Кабинете министров, что Анна Иоанновна «при отшествии своем из Санкт-Петербурга в Петергоф изустным именным своим Высочайшим указом изволила объявить, что изволит шествовать в Петергоф для своего увеселения и покоя, того ради чтоб Е. И. В. о делах докладами не утруждать, а все дела им самим решать, кабинет-министрам, как по особливому указу дана им в том полная мочь». И лишь «самыя важнейшия» дела докладывать императрице в Петергофе.

Как и все русские самодержцы, Анна Иоанновна никогда не определяла круга своих обязанностей – иначе был бы нарушен принцип самодержавия. Не указывала она и какие дела считать «самыми важнейшими», а какие менее важными. В определении степени важности и состояло искусство министров, точнее – Кабинета министров. Это учреждение было образовано осенью 1731 года для «порядочного отправления всех государственных дел». Необходимость такого органа возникла сразу же после прихода Анны Иоанновны к власти и роспуска Верховного тайного совета.

Еще в феврале 1730 года Василий Татищев в своем проекте писал: «О государыне императрице. Хотя мы ея мудростию, благонравием и порядочным правительством довольно уверены, однако ж как есть персона женская, к таким многим трудам неудобная»,и поэтому «потребно нечто для помощи Ея величеству вновь учредить». Именно это «нечто» и было создано в 1731 году.

В Кабинет министров вошли весьма доверенные сановники: канцлер Гаврила Иванович Головкин, вице-канцлер Андрей Иванович Остерман, кабинет-министры Алексей Михайлович Черкасский, в 1735 году – Павел Иванович Ягужинский, а еще позже – Артемий Петрович Волынский, после казни которого место кабинет-министра занял А. П. Бестужев-Рюмин. Новое учреждение имело огромную власть – подписи его министров приравнивались к подписи императрицы, хотя только она была вправе решать, что взять на себя, а что поручить своим министрам.

В Кабинете сосредоточивалась вся масса текущих дел, тех, что не могла и не хотела решать Анна Иоанновна. Это был рабочий орган управления государством. Кабинет был подобран довольно удачно: боязливые Головкин (умер в 1734 году) и Черкасский звезд с неба не хватали, но порученное дело делали. «Мотором» же учреждения был Андрей Иванович Остерман, несший основную тяжесть работы. Бирон, ценя деловые качества Остермана, особенно ему не доверял – слишком темен и двуличен был Андрей Иванович. Как противовес Остерману Бирон включил в Кабинет Ягужинского – бывшего генерал-прокурора Петра Великого, человека прямого и несдержанного, а после его смерти – Волынского, сановника умного, честолюбивого и такого же горячего, как Ягужинский. Фаворит надеялся, что Волынский не даст Остерману особенно развернуться и будет исправно выносить сор из министерской избы.

За спинами же кабинет-министров стоял сам Бирон. Он демонстративно не входил в состав этого учреждения, оставаясь только обер-камергером, но без его ведения и одобрения в Кабинете не принималось ни одного важного решения. Министры, докладывая дела в апартаментах императрицы, догадывались, что их слушает не только зевающая Анна Иоанновна, но и сидящий за ширмой Бирон. Именно ему принадлежало последнее слово. Он же подбирал и министров, и других чиновников. Пятого апреля 1736 года он озабоченно писал Кейзерлингу: «Ягужинский умрет, вероятно, в эту ночь, и мы должны стараться заменить его в Кабинете».

Чиновники часами ждали приема у Бирона. Он мог сдвинуть с мертвой точки любое дело, никто не смел ему возражать. Но для успеха дела, конечно, нужно было «подмазать». Нет, никаких взяток обер-камергер никогда не брал. Да и с какой стати?! Просто некоторые добрые люди делали ему подарки – жеребца в конюшню, какое-то украшение для жены. Вот и все.

Особое и чрезвычайно важное место в системе власти кроме Бирона занимал фельдмаршал Бурхард Христофор Миних. В начале 1730 года он сидел в оставленном двором, угасающем Петербурге и подумывал, кому бы повыгодней продать свою шпагу, точнее – циркуль. Прекрасный инженер и фортификатор, сменивший до России четыре армии, он уже почти собрался в привычный путь ландскнехта на поиск счастья и чинов. И вдруг к власти пришла Анна Иоанновна. Миних сразу же понял, что после событий в Москве начала 1730 года императрице как раз понадобятся такие, как он, – люди, не связанные с «боярами» и дворянами-прожектерами, преданные служаки. И он начал рьяно служить, не очень задумываясь над моральными проблемами.

Миних пришелся ко двору. Он производил приятное впечатление на дам и непроницательных людей, бывал обворожителен и мил. Его высокая, сухощавая фигура была изящна и привлекательна. Но те, кто разбирался в людях, видели в Минихе фальшь и лживость. Более всего в характере фельдмаршала были заметны безмерное честолюбие и самолюбование. Он мнил себя великим полководцем и во имя этого напрасно положил не один десяток тысяч русских солдат в русско-турецкую войну 1735–1739 годов. В своих мемуарах он «скромно признается», что слава его не имела пределов и что русский народ называл его «Соколом со всевидящим оком» и «Столпом Российской империи». Из дел же Тайной канцелярии известно, что солдаты прозвали его «живодером».

Граф Б. X. Миних

Несомненно, это был горе-полководец. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, рутинная тактика, неоправданные людские потери – вот что можно сказать о воинских «талантах» Миниха, которого от поражений не раз спасали счастливый случай или фантастическое везение. У Миниха была редкостная способность наживать себе врагов. Он был просто классический склочник: где бы он ни появлялся, сразу же начинались свары и раздоры. Он умел находить для окружающих (особенно для подчиненных) такие слова, что они были готовы съесть его вместе с ботфортами. Вначале обворожив и расположив кого-то к себе, он затем вдруг резко менял тон, оскорблял и унижал человека, который этого простить уже никогда не мог. В 1736 году Анна Иоанновна была не на шутку обеспокоена состоянием находившейся в походе армии. Речь шла не о поражениях на поле боя. Страшнее турок казались склоки в окружении Миниха, носились слухи о заговоре генералов против своего главнокомандующего. С трудом удалось погасить скандал в ставке русских войск.