Первым серьезным испытанием нового правительства стал так называемый «голштинский кризис», вызванный чрезмерной теплотой родственных чувств Екатерины. В мае 1725 года траур по Петру прервали и устроили пышную свадьбу герцога Голштинского Карла Фридриха и цесаревны Анны Петровны. Герцог был вполне ничтожной личностью, с ранних лет им управлял всесильный голштинский сановник граф Бассевич. Брак с дочерью Петра нужен был голштинцам для того, чтобы заручиться дипломатической и военной поддержкой России в борьбе за шведский престол (Карл Фридрих был племянником погибшего в 1718 году Карла ХII) и в борьбе против Дании, отхватившей в самом начале Северной войны почти половину герцогства – землю Шлезвиг. Петр принял герцога как родного, но кроме туманных обещаний тот от царя ничего не услышал. И это неслучайно. Петр вел свою сложную, многоходовую политическую игру, конечной целью которой было усиление не Голштинии или Швеции, а России за счет спорящих сторон.

Все круто изменилось весной 1725 года. «Царствование этой шведки, – писал с тревогой датский посланник в Петербурге Вестфален, – всегда будет представлять собой величайшую опасность для Дании, потому что ее зять – завзятый противник нашего короля». Так это и было. Голштинская партия во главе с Бассевичем и Карлом Фридрихом приобрела значительное влияние на Екатерину I. Воинственная теща просто рвалась в бой, обещая встать во главе армии. Летом 1725 года большинство иностранных дипломатов были убеждены, что вот-вот начнется «война мести» России против Дании. К Петербургу стягивались войска, солдат сажали на галеры, необычайную активность проявляла Швеция – заклятый враг Дании. Пик напряженности наступил 23 июля – русские корабли вышли в море, как все считали, для похода на Копенгаген. Туда же готовилась лететь огромная «стая» галер: «Ласточка», «Стриж», «Воробей», «Синица», «Снегирь», «Кулик», «Дятел» и еще более полусотни «пернатых» с тысячами солдат на борту.

В военном руководстве поспешно разрабатывались планы десанта в Копенгаген, голштинцы непрерывно торопили Екатерину. Но запустить военную машину, долго находившуюся в мирном положении, было непросто. Тем временем столицу Датского королевства охватила паника, началась подготовка к отражению русской агрессии. Панические послания с просьбами о помощи полетели в Лондон – Англия была союзницей Дании.

Это в конечном счете и решило исход назревавшего конфликта, предотвратив тещину безумную авантюру. Совместная англо-датская эскадра, упреждая поход русских кораблей и галер, блокировала Ревель – важнейшую военно-морскую базу империи (ныне Таллин). В своей грамоте английский король Георг предупредил Екатерину, что если Россия нарушит «всеобщую тишину на севере», британский флот не позволит русским кораблям выйти в море.

В ответной грамоте царица гордо отвечала, что она, «будучи самодержавной и абсолютной государыней, которая не зависит ни от кого, кроме единого Бога», выведет свой флот в море. Однако подтвердить слова делами она не решилась. Воевать на море с англичанами остерегался даже сам Петр – уж очень неравны были силы. Постепенно накал страстей стих, тещины сборы в поход отменили, но престижу России был нанесен огромный ущерб.

Хотя Екатерина и пыталась сказать свое слово в политике, часто это выходило невпопад – под влиянием эмоций и каприза. Вникнуть в государственные дела и заниматься ими регулярно императрица, конечно, не могла. Ей нужна была помощь, и она ее получила. В феврале 1726 года был образован новый высший правительственный орган власти – Верховный тайный совет. В императорском указе говорилось, что Совет создается «при боку нашем не для чего инако только, дабы оный в сем тяжком бремени правительства во всех государственных делах верными своими советами и беспристрастными объявлениями мнений своих нам вспоможение и облегчение учинил». Иначе говоря, Совет выполнял роль костыля, без которого императрица не могла ходить. Но Совет возник еще и потому, что вся политическая ситуация требовала некоего единого учреждения, которое бы разрабатывало общие направления политики, как внутренней, так и внешней. Раньше всем этим занимался сам Петр, в голове которого хранился и с которым безвозвратно погиб сонм идей, планов и предначертаний. И теперь коллектив мудрых советников при императрице должен был в какой-то мере возместить эту потерю.

Огромную роль в образовании Совета сыграл Меншиков. Накануне издания указа об учреждении Совета 8 февраля 1726 года во дворец светлейшего князя потянулась вереница вельмож, которые надеялись получить место в новом высшем учреждении. Все они были уверены, что местечко это будет весьма теплым и уютным. И от Александра Даниловича зависело, кому его дать. В Совет попало большинство сподвижников Петра Великого, бывших в «партии» Екатерины зимой 1725 года: сам Меншиков, канцлер граф Гаврила Иванович Головкин, вице-канцлер граф Андрей Иванович Остерман, генерал-адмирал граф Федор Матвеевич Апраксин и, наконец, – головная боль Меншикова – герцог Голштинский Карл Фридрих. Он был введен в Совет по настоянию Екатерины, желавшей, чтобы любимый зять привыкал к государственным делам.

Против ожидания на вороных прокатили Павла Ивановича Ягужинского. Меншиков не хотел иметь в товарищах этого скандалиста и бузотера. Немалое изумление наблюдателей вызвало назначение в Совет Дмитрия Михайловича Голицына – одного из лидеров «партии» великого князя Петра. Князь Голицын был нужен Меншикову не только как опытный администратор. Дмитрий Михайлович был самым авторитетным представителем родовитой оппозиции у подножия трона, и участие его в Верховном тайном совете как бы символизировало мир, наступивший внутри камарильи. Меншиков искал союзников среди родовитой знати.

Здоровье императрицы не внушало ему оптимизма, и Александр Данилович пытался «подстелить соломки» в том месте, куда ему предстояло упасть в случае смерти Екатерины. На первых заседаниях Екатерина присутствовала, но потом ей это «наскучило», и Совет стал решать государственные дела без императрицы, которая лишь соизволяла подписывать его решения как свои.

«Petrus erat magnus monarcha, sed jam non est» [1]

В 1726 году секретарь Сената Иван Кирилов составил обзор положения дел в Российской империи и назвал его гордо и высокопарно: «Цветущее состояние Всероссийского государства». Но «цветущим» оно было лишь на бумаге. Факты говорили совсем о другом. Перед верховниками, засевшими за государственные дела, встало немало сложнейших проблем. Все они были унаследованы от Петровской эпохи. Цена, которую страна и народ заплатили за три войны – со Швецией, Турцией и Персией, – оказалась непомерно высокой. Попросту говоря, Петр разорил собственную страну ради создания новой армии – сильной, многочисленной и хорошо вооруженной, способной побеждать врагов и расширять границы империи.

Все было подчинено этой цели. Армии нужно было оружие – и строились металлургические и оружейные заводы. Солдатам нужна была форменная одежда – и открывались сотни прядильных, ткацких, кожевенных, обувных, шляпных мануфактур, благо бесплатная рабочая сила – крепостные – всегда была под рукой. Армии нужны были деньги и провиант – и десятки самых разных денежных и натуральных налогов и повинностей опутывали всех, не давая ускользнуть ни одной живой душе – от мала до велика. И главное, армии нужны были солдаты – и свирепая рекрутчина вырывала из народа самых молодых и работоспособных. Крестьяне, ставшие рекрутами, навсегда прощались с родными, и о них горевали как об умерших. Вся страна фактически стала огромным тылом, почти тридцать лет жившим под лозунгом: «Всё для фронта, всё для победы!» Конечно, такого напряжения ни народ, ни хозяйство страны выдержать не могли.

Хуже всего, как это всегда было в России, пришлось крестьянству. Его положение усугубили неурожаи и голод, терзавшие даже самые богатые уезды России в 1721–1724 годах. Истощение народного хозяйства, сотни тысяч бежавших на Дон и в Польшу, опустевшие деревни, гигантские недоимки в сборах налогов, бунты и мятежи – вот картина страны в конце петровского царствования. Тяжкие последствия реформ не были секретом и до прихода к власти Екатерины. Но тогда был жив Петр. Он, не зная сомнений, вел государственный корабль вперед. Авторитет его был непререкаем, слово считалось законом. Он нес ответственность за все, и подданные его могли спать спокойно – царь знал, что, как и когда нужно делать, а им оставалось лишь ждать указаний мудрого Отца Отечества, отнюдь не пытаясь вылезти с собственной инициативой.