— Ладно, тебе виднее, — сказала сестра. — Ну и что? Все нью-йоркские мымры пишут, как ангелы. Господи! — вскричала она. — Почему мы с тобой такие кретины? Не иначе фамильное проклятие. Как сейчас помню, ты меня уговариваешь не выходить за Клейберна. Мне и в голову не пришло, что такой красавец не может любить девицу, у которой одно украшение — деньги! А теперь уговариваю я, вот тебе Клейберн в юбке. Удавы и кролики, удавы и кролики…

— Ч-что?

— Видимо, такой закон, каждый кролик находит своего удава. Мы с тобой — кролики, Клейберн — удав. Признаю, у него было все, даже нравственный кодекс уличного кота. Эта Вера тоже не промах. Выйти за тебя она выйдет, не беспокойся — а потом? Свадебного торта не переварит, уже заведет роман.

Гомер встал; достоинству его на мгновенье помешано то, что он икнул. В баре грянула песня, и первую фразу ему пришлось повторить.

— Я отказываюсь это слушать, — сурово сказал он.

— Дело твое, — признала Берни.

— И пойду домой.

— К удаву? Что ж, иди. А я пойду в бар. Хорошо поют. Гомер двинулся в путь. После всего, что он выслушал, уши у него горели, глаза — боевито сверкали за стеклами очков. «Нет, что за чушь! — думал он. — Конечно, сестры ревнуют, но подозревать это эфирное создание… Чудовищно! Взглянув в его, то есть — в ее глаза, даже Берни могла бы увидеть снежно-белую душу. Романы! Нет, что же это! Какая гадость!»

Пылая любовью, он хотел поскорее увидеть Веру, и желание его сбылось. Она стояла у ворот, а точнее — висела на шее молодого человека, который недавно приехал. В тот самый миг, когда Гомер застыл на месте, они, судя по всему, поцеловались; еще недавно Голливуд вырезал бы эти кадры.

Гомер отпрянул назад. Ему показалось, что его окатили очень холодной водой; и любовь его, столь нерушимая до той поры, фукнула и угасла. Чувствовал он себя так, словно у него мгновенно упала температура. Только что в нем бушевала лава — и вот он здоров, спокоен, собран. Гомер, поэт и влюбленный, исчез, как не бывало, сменившись мистером Пайлом, крупнейшим юристом из конторы «Пайл, Уизби и Холлистер». Одно огорчало его — сестра Бернадетта скажет теперь: «Что я говорила?»

Он не знал, долго ли испытывал это блаженное чувство, но пробудил его шум машины. Он выскочил на дорогу. За рулем сидел Уиллоуби.

— Эй, Скроп! — сказал он. — Минутку! Едете в Лондон?

— Да.

— Не подвезете?

— Пожалуйста. А что такое?

Конечно, Гомер мог сказать, что получил телеграмму из Америки, его вызывают в город; он мог это сказать — но не сказал.

— Хочу убежать от одной бабы, — признался он и попал в точку. Упорный холостяк его понял.

— Хоп! — сказал Уиллоуби, и Гомер прыгнул на сиденье.

— Ну, рассказывайте, — продолжал он, и Гомер все рассказал.

— На вашем месте, — заключил он, выслушав рассказ, — я улетел бы в Нью-Йорк. Бог с ним, с багажом. Потом вышлю.

И Гомер признал, что эта самая мысль осенила его самого.

Джерри вышагивал взад-вперед перед воротами. Он еще не успокоился, но был счастлив, что сумел вовремя поставить на место прекрасную Веру. Оторвать ее от себя было нелегко; объяснить, что чувства его изменились, — еще труднее. Но он справился. Истинная любовь придала ему красноречия, и он сумел выразить мысль, утаив из деликатности, что лучше утонет в болоте, чем женится на эссеистке.

Теперь он мог без помехи думать о Джейн и думал так рьяно, что только сигнал автомобиля пробудил его. Подскочив, как холмы, он понял, что королева его сердца вернулась из Лондона. Она сияла, и он решил, что перед ней все девушки на свете — грошовые миниатюры; после чего заглянул в машину, произнося при этом:

— Вот и ты!

— Да, — отвечала Джейн.

— Вернулась.

— Вот именно.

— Устала?

— Что ты!

— Юриста видела?

— Да. Его фамилия — Стогенбьюлер.

— Жаль человека. Они помолчали.

— Так что ты хотел спросить? — напомнила Джейн.

— Когда?

— Перед моим отъездом. Вошел Чиппендейл, и ты замолчал. В чем дело?

— Ты выйдешь за меня замуж?

— Ах, вон что! Зачем ты спрашиваешь?

— Ну, все-таки… Так выйдешь?

— Конечно. А ты не хочешь меня поцеловать?

— Как раз собирался.

— Только вытри помаду.

— А что, есть?

— Еще как!

— Понимаешь…

— Пока нет.

— … я был обручен с одной девицей. Она меня бросила, а сейчас решила переиграть. Кинулась, то-се… В общем, я сказал, что женюсь на тебе.

— Ты же еще не знал!

— Как-то предчувствовал.

— Больше никто не кинется?

— Нет, что ты!

— Это хорошо.

Через некоторое время Джейн проговорила: «Джерри», а Джерри не совсем внятно откликнулся: «Да?»

— Надо тебе сказать…

— Не надо, я знаю.

— Про деньги?

— Да. Дядя Уилл приехал.

— Ты не расстроился?

— Нет, если ты не расстроилась.

— Я обрадовалась. Он говорит, а я хохочу. Понимаешь, они бы стояли между нами.

— А теперь ничего не стоит!

— Что такое деньги в конце концов?

— Вот именно.

— Тлен. Или сор.

— Вот именно.

— Кому они нужны, когда есть Дж. Г. Ф. Уэст? А вообще-то, нам придется туго. Я очень расстроилась. Твой дядя говорит, что я — как пьяный матрос. Ты не против любви в шалаше или в маленькой квартирке?

— Скорее в большой. Дядя Уилл отдает мне наследство. Хочешь транжирить — пожалуйста.

— Какая красота!

— Да, неплохо.

— Джерри!

— Джейн!

Странно, думал Джерри, как все сходится. Если бы неведомый садист не назначил его присяжным, он бы не увидел Джейн. Ничего не попишешь, ангел работает на славу. Что называется, творит чудеса.

Интересно, какой он с виду? Небольшой, остроносый… В очках? Да, наверное. Очки в роговой оправе, услужливый, нервный такой, вроде секретаря у крупного финансиста.

А главное, истинный мастер. За что это ему, Джеральду? Вроде бы — не за что… Ну что ж, тем больше оснований для благодарности.

Нельзя обниматься в машине, скрываясь при этом от общества. Бернадетта с Чиппендейлом, возвращающиеся из «Гуся и гусыни», увидели влюбленных через несколько минут. И вовремя, ибо машина тронулась с места.

— Наверное, поженятся, — сказал Чиппендейл, и Берни отвечала, что это вполне возможно.

— Хороший парень этот Уэст, — продолжал служитель закона.

— Куда уж лучше!

— Жаль, не увидимся.

— А вы уезжаете? Чиппендейл вздохнул.

— Да, завтра. Тяжелая у нас работа. Я ведь…

— Знаю, сэр Криспин сказал. Тяжелая?

— А то! Привыкнешь к людям, подружишься — нате вам! Прямо перелетная птица.

— Журавль, к примеру.

— В общем, жалко.

— Зато как другим приятно!

— Это да, — признал Чиппендейл.

— Нет, вы посудите! Палец о палец не ударишь, а людям — радость. Это не всякому дано.

— Верно.

— Помните, когда-то пели?! «Сча-а-астье расто-о-очай!» Споем, а?

— Споем. Только я слов не помню, буду мычать.

— Мычите на здоровье. Главное — дух. Начали?

— Да.

— Ну, раз-два!.. И они запели.