Привратник актерского входа сидел в своей клетушке и сильно страдал — не потому, что он хотел курить, а это ему не разрешалось, но потому, что за дверью, слева, кончала свой путь «Кузина Анджела», и это его огорчало.

Лично он, мистер Мак, не имел к ней ни малейшего отношения. Он сам любил подчеркивать, что его не касаются никакие дела за дверью. Что бы там ни творилось; он оставался, как несменяемые чиновники министерства иностранных дел. Но за короткие недели знакомства он привязался к автору и теперь его жалел. Одна только мысль обо всех недоумках, чьи пьесы шли по году с лишним, убеждала в том, что судьба серьезно ошиблась, попустив «Кузине Анджеле» лишь шестнадцать представлений.

Поделиться этой мыслью было не с кем, разве что с солидным мужчиной, стоявшим у стены. Глаза его были закрыты, лицо кое-как освещала сонная улыбка. Нельзя сказать, что голову венчали виноградные листья, но даже менее опытный диагност определил бы, что он, как говорится, выпил. Признав в нем американца, Мак привычно удивился, как это граждане этой страны ухитряются стоять на такой стадии опьянения.

Но уж обмениваться мыслями или, как сказал бы Шекспир, искусно обручать свой ум с другим,[34] он явно не смог бы, и Мак решил было подумать о скачках, когда с улицы вошел значительно более презентабельный джентльмен. Собственно, мы могли бы назвать его красивым — в эфирном, хрупком духе, вроде Шелли, но такая внешность привлекает скорее женщин, чем мужчин, и Мака она не привлекла.

— Мистер Пикеринг здесь? — спросил новоприбывший.

Мак ответил: «Да», — и эфирный гость исчез, но тут же, уже из театра, вышел Джо Пикеринг.

— Здравствуйте, мистер Пикеринг, — сказал Мак.

— Здравствуйте, Мак. То есть до свиданья.

— Очень мне жалко, мистер Пикеринг. Нехорошо получилось.

— Да, скорее плохо.

Человек у стены захрипел. Джо поглядел на него.

— Надрался? — тихо сказал он.

— А то!

— Вообще-то он прав. Пойду и я надерусь.

— Ну-ну, мистер Пикеринг!

— Не одобряете эту идею?

— Вы не очень горюйте, мистер Пикеринг, с кем не бывает!

— Я надеялся, что со мной не будет. Рекомендуете презреть? Как тот мотылек?

— Э?

— Жабе, попавшей под борону,[35] трудно это терпеть, хотя мотылек в густой траве советует все презреть. Киплинг. Что вам, мотыльку? Сидите тут, забот не знаете.

— Не так уж тут хорошо, мистер Пикеринг. Когда я отслужил, только эта работа и нашлась. А лучше бы мне маленький кабачок… или там банк возглавить, хо-хо!

Красноречие его тронуло несчастного автора. Он понимающе кивнул.

— Понятно, Мак. Каюсь. Пить не стану. Не стану и жалеть себя.

— Вот это другое дело. Хвост трубой, мистер Пикеринг. Они задумчиво помолчали.

— Туда пойдете? — спросил наконец привратник, указывая на дверь.

— Нет, незачем. Эту пьесу я видел. А что?

— Там этот сэр Джеклин. Спрашивал вас, не иначе — хочет стрельнуть. Вечно он стреляет, ко мне — и то подбирался, честь какая! Прямо как к лорду, хо-хо!

— Да, Уорнер — не из лучших наших баронетов.

— А то! — подтвердил Мак. — Джек Уорнер![36] Я так скажу, истинная вошь.

Человек у стены зашевелился, словно спящая принцесса после поцелуя.

— Это как? — осведомился он.

Собеседники удивились, словно с ними заговорил не очень новый труп.

— Дам в рыло, — продолжал тем временем незнакомец. — Дж…э…ык Уорнер мой ддрргг. Три года не разговариваем, а все равно дрыэуг. Кто его тронет, дам в рыло. Да у нас в Глв…э…ы…уде его та-ак по-чи-та-ют!

— Это не тот, — миролюбиво сказал Джо.

— Брысь. Джо не унялся.

— Вот вы говорите, Голливуд, — начал он. — Там очень хорошая погода. Солнце светит практически всегда, но ударов не бывает, хотя шляп почти нет. А загореть можно. Вы, к примеру…

— Ы.

У Джо отлегло от сердца. Такт, думал он, великое дело; такт и присутствие духа. Простая беседа о климате Южной Калифорнии, и вот, пожалуйста!

— Хорошо в Голливуде, я думаю, — продолжил он, — апельсины, актрисы…

Видимо, такт не помешал ему сделать досадный промах. Человек у стены скривился, словно проглотил несвежую устрицу. Реакцию его мы бы назвали спонтанной.

— К черту! — заметил он. — Какие актрисы?! К черту.

— Пожалуйста, — согласился Джо. — Со всем моим удовольствием.

— Отбросы общества.

— Видимо, вы правы.

— Я всегда прав.

— Зато апельсины…

— К черту. Какие апельсины? Надо б ему дать в рыло…

С этими словами незнакомец приблизился к окошку, за которым сидел Мак, и попытался туда влезть.

В такой деликатной ситуации Джо действовал решительно. С похвальной скоростью схватив незнакомца за полу, он потянул его к себе, схватил, потащил к входной двери и мгновенно выбросил на улицу. Там начался дождь, но он успокоил совесть тем, что пострадавший, несомненно, кликнет такси.

— Вот это да! — сказал Мак, когда Джо вернулся к нему с видом примерного бойскаута.

— Именно, «вот это да».

— Кто он такой?

— Чего не знаю, того не знаю. Фамилию сказал, вроде Лью и еще чего-то.

— Насколько я понял, из Голливуда.

— Там бы и сидел. Спасибо вам большое, мистер Пикеринг.

— Не за что. До свиданья, Мак.

— До свиданья, сэр. Удачи вам в другой раз.

— Если он будет.

— Будет, как не быть. Солнце, это, выглянет…

— Пускай поторопится. Встретите случайно, передайте, я жду.

Выйдя на улицу, он пошел туда, где располагалась убогая квартирка, которую он называл домом. Дождь утих, но лужи остались, и он как раз обходил одну, когда в него врезалось что-то вещественное. Он это подхватил. По-видимому, в этот вечер ему было суждено подхватывать людей. Сперва то был мистер Лью, теперь — Салли Фитч.

О, Господи! — сказал он. — Это вы.

Здравствуйте, — сказала Салли. — Спасибо.

Не за что. Что вы делали? Репетировали сельский танец?

Споткнулась. Каблук отлетел.

— А, вон что!

— Надо взять такси. А пока что, скажите, как у вас дела? Боксируете?

— Хотел дать в глаз Вере Далримпл, но удержался.

— Надеюсь, она не загубила пьесу?

— Загубила.

— Ой, что вы!

— Сегодня последнее представление.

— Какой ужас! Вам очень плохо, да?

— Бывало лучше.

— А вид у вас ничего, веселый.

— Личина. Решил не жалеть себя. В конце концов, это не самое большое несчастье.

— Вообще-то да.

— Возьмем юношу на горящей палубе.[37] Положеньице, а?

— Да, конечно.

— А ворчал он? Жаловался? Нет. Возьмем Наполеона. Хроническая диспепсия. Съест — а переварить не может. А тут еще Ватерлоо.

— И ничего. Скажет: «О-1а-1а!»..

— Весьма вероятно.

— Или: «Zut».

— Может, и «Zut».

— А мне все равно вас жаль.

— Спасибо.

— Надеюсь, все изменится.

— Я знаю из авторитетных источников, что выглянет солнце. Ну, вот и такси.

Она уехала, он дошел до дома и обнаружил там письмо от старого друга, Джерри Николза из конторы «Николз, Эрридж и Трубшоу», что на Бедфорд-роу, 27.

«Дорогой Джо! — писал Джерри. — Если можете вырваться от плантаторов, утром во вторник зайдите ко мне. Кажется, могу кое-что предложить. Не откладывайте, дело срочное, а в понедельник меня не будет. Пока. Жду». Джо обрадовался, но, засыпая, думал не о Джерри Николзе, а о Салли Фитч.