Не слишком фешенебельные кварталы Лондона испещрены просторными домами, построенными тогда, когда у людей бывало по дюжине детей, много денег и неограниченное количество прислуги. Теперь семье их не осилить (прежде всего потому, что прислуга кое-что смекнула), и в домах этих расположились пансионы для студентов и мелких служащих. Гостиная, столовая, по комнате на каждого; получается что-то вроде частного и довольно уютного клуба.

Одной из мелких служащих была Салли, которая и сидела в воскресенье у своей подруги Мейбл Поттер, обсуждая, работать ли той после свадьбы.

Служила Мейбл секретаршей у Эдгара Симеона, антрепренера, но собралась замуж. Чарли, биржевой маклер, судя по всему, зарабатывал достаточно и хотел, чтобы она уволилась, предавшись домоводству. Однако она свою работу любила.

— Таких людей встречаешь, нет слов! — говорила Мейбл. — Вчера приходил один из газеты, у него белая горячка. Стало трясти, ты только подумай, перед самым моим столом! А ты любишь свою работу?

— Да.

— Тоже, наверное, интересные люди.

— Сколько угодно. Ты видела экзистенциалиста? А этот, заметь, еще и поэт. Предложил выпить абсента и съездить с ним к морю. Во вторник беру интервью у Айвора Лльюэлина, это киношный магнат. Наверное, могучий дядя. У нас плохо то, что мы — корабли в ночи.

— То есть как?

— А встретишь кого-нибудь, и привет. Больше его не увидишь.

— На что нам знаменитости?

— Не так их много, хотя этот Лльюэлин вполне знаменит. Правда, я о нем не слышала. Но я имела в виду Джо Пикеринга.

— Кто это?

— Вот видишь, ты не слышала о нем. У него провалилась первая пьеса. Мне его ужасно жалко. Вчера я на него налетела, а больше — не увижу, хотя мне в жизни никто так не нравился. Прямо как брат и сестра, разлученные в детстве.

— Красивый?

— Нет, он боксер, это портит внешность. Ухо покорежено… Но, знаешь, красота — не главное. Он хороший. Не любит говорить о себе, а все-таки отвечал, был со мной вежлив, хотя я жутко приставала.

— Правда, неловко спрашивать чужих людей, во что они верят, кого они любят, что едят на завтрак?

— Да нет, ничего. Черствеешь, как хирург.

— Наш Сэмми говорит, он бы топил газетчиков в ведре. Так как же мне быть? Ты бы ушла с работы?

— То я, а то — ты, — сказала Салли. — Я тихая, смирная девица. Пообещаю чтить какого-нибудь беднягу, и буду чтить, лучше начать сразу. Знаешь, очень многое зависит от мужа. Как твой Чарли, сильная личность, стучит кулаком по столу?

— Что ты! Он говорит: «Как хочешь, так и делай, я все равно счастлив».

— Приятней ему, если ты уйдешь?

— Конечно.

— Тогда уходи, Мейбл, уходи. Такой человек стоит жертвы.

— Да, надо бы…

— Надо, надо. По-моему, одного журналиста с белой горячкой вполне достаточно. Твой Чарли очень хороший, не зациклен на себе. За такого бы я вышла замуж.

— А кстати, почему ты не вышла?

— Никто не просил. Когда-то собиралась, но зря.

— Поссорились? Гордость помешала объясниться? — предположила Мейбл, которая читала романы, когда не общалась с безумными журналистами. — А кто он, младший священник?

— Почему?

— Ну, твой отец — викарий, значит — рядом младшие священники. Или врач?

— Нет. И не хозяин кабачка, и не садовник, и не учитель. Баронет, моя душечка, причем — седьмой. Отец готовил молодых людей к экзаменам, дипломатическим каким-то. Учился у него и Джеклин.

— Странное имя.

— Фамильное. Передается век за веком.

— Ты с ним порвала?

— Нет, он со мной. Сказал, что неблагородно меня связывать, потому что денег у него нет и неизвестно, когда будут.

— А их не было?

— Ни гроша. Шестой баронет просадил на бегах.

— Где же твой Джеклин?

— Здесь, в Лондоне.

— Видитесь вы?

— Это что, интервью? Да, иногда видимся. Ходим в театр.

— Ты его разлюбила?

— Абсолютно.

Мейбл встала, потянулась и сказала, что пойдет к себе.

— Будешь письма писать?

— По воскресеньям не пишу. Почитаю газеты. В «Ньюз» — шикарный детектив.

Наедине Салли размечталась. Она редко думала о Джеклине и теперь с удивлением поняла, что немного покривила душой. Любовь миновала, но не абсолютно. Можно не нравиться столь суровым критикам, как привратник Мак, но если ты очень красив, красноречив, да еще и трогателен, добросердечной девушке не так уж легко тебя забыть.

Салли припомнила луга, залитые лунным светом, поцелуи под деревом, лодочные прогулки. Когда вошла Мейбл, она пребывала в состоянии, которое у кого-нибудь иного мы бы назвали «рассиропилась».

Мейбл распахнула дверь так резко, что стекла затряслись. В руке у нее была газета.

— Салли, смотри!

— На что?

— Вот на это. Здесь про тебя.

— А что такое?

— Ты прочитай. Тут, где мой палец.

Салли взяла газету и мгновенно забыла про лодки и луга, увидев свою фамилию.

— Ой! — сказала она, и Мейбл признала, что лучше не скажешь.

Судя по объявлению, мисс Сару Фитч, родившуюся в Мач Миддлферде, графство Вустершир, с нетерпением ждали в юридической конторе «Николз, Эрридж, Трубшоу и Николз», расположенной по адресу Бедфорд-роу, 27. Если уж тут не сказать «ой», просто не знаешь, когда его говорить.

— Дело ясное! — вскричала Мейбл. — Это наследство.

— Чушь какая!

— Почему?

— У меня нет богатых родственников.

— Есть. Твой дед выгнал твою маму за то, что она вышла за священника, а не за графа. Сплошь и рядом бывает.

— Но не у нас. Дедушка очень любит папу.

— Ну, что это! — огорчилась Мейбл.

— Да, да. И вообще он жив. Вчера прислал мне письмо.

— Ай-я-яй!

— Мало того, он живет на пенсию.

— Ну, знаешь!

— Наверное, это шутка, — предположила Салли. — Кто-нибудь из газеты.

— Они бы сами показали.

— Да, скорее всего…

— Ты хоть сходи туда!

— Схожу, из любопытства. Завтра еду к няне, а во вторник — схожу. Никуда они не денутся.

Утром во вторник Джо Пикеринг шел к Джерри Николзу.

Шел он задумчиво, словно сомнамбула, и пешеходы, столкнувшиеся с ним, лелеяли недобрые мысли; но если бы они знали все, они бы его пожалели, ибо, проснувшись в воскресенье, он понял, что страшно и безумно влюблен.

Как писатель (а все же, хоть и в свободные часы, он был, писателем), он полагал, что безумная любовь, особенно с первого взгляда, больше подходит героям Рози М. Бэнкс («Мервин Кин», «Член клуба») или Лейлы Дж. Йорк («Благоухающие бутоны», «Вереск на холмах»).

Однако случилось именно то, что претило его суровому вкусу. Салли он видел всего два раза, но, как пишет Рози М. Бэнкс («Поцелуй в сумерках», гл. III), любовь набросила на него свои невесомые сети. Ничего не поделаешь, симптомы — явные.

Конечно, в любви со второго, в сущности, взгляда, ничего преступного нет, но лучше все-таки знать при этом адрес и фамилию любимого существа. Мало того, он забыл название газеты. Конечно, можно бы перелистать все газеты в Лондоне и найти интервью; можно бы — но не стоит, навряд ли интервью поместили после его провала.

Вот почему он был мрачен, когда входил в контору. К счастью, друг его Джерри, веселый за двоих, был еще веселее, чем обычно. Судя по виду, он, в отличие от Джо, полагал, что этот мир — лучший из возможных миров; и, радостно встретив друга, заговорил о своем письме.

— Ты не удивился?

— Да вроде нет. Ты всегда для меня стараешься.

— Значит, ничего такого не заметил?

— Чего именно?

— Там написано: «Николз, Эрридж, Трубшоу и Николз».

— Ну и что? Ваша контора так называется.

— Николз, Эрридж, Трубшоу и Николз.

— Тебя взяли в партнеры?

— Вот именно. Пока — младший из младших, а все ж партнер. Жалованье побольше, уважение к себе, восторги подчиненных, ну, многое.