– Хуана! – взмолился я, – пощади несчастную женщину. Она исполнит слово, данное тебе. Ты будешь свободна.

– Поздно! – бросила Хуана и скрылась в чаще.

Я понял, что донья Консепсион погибнет. Но я все еще надеялся уцелеть сам.

То, что произошло потом, нельзя вспоминать без чувства ужаса. Я впервые рассказываю об этом…

Я ободряюще сжала руку отца. Он судорожно вздохнул и продолжал свой рассказ:

– На моих глазах отец Сесильи был разрублен топорами. Затем его тело разделали, кусками насадили на вертела и начали жарить. Что было дальше? Целую неделю меня держали в шалаше и заставляли поедать мясо этого человека. Если бы кто-нибудь когда-нибудь сказал бы мне, что я сделаюсь людоедом, я бы не поверил. И вот я целую неделю был людоедом. Когда эта страшная неделя завершилась, жрец подал мне несколько статуэток, вот таких, как та, что ты только что держала в руках…

Я резко вздрогнула.

– Да, вот таких. Он сказал мне, что это изображение демона памяти и что я должен держать по одной такой статуэтке в каждой спальне своего дома. Если я не буду это делать, случится беда. А вырезаны эти безделушки не из слоновой кости, но из человеческой кости…

Охваченная немым ужасом, я обмерла. Меня пугала эта комната, такая на вид уютная и спокойная. Меня пугал мой родной отец, этот на первый взгляд достойный и сдержанный человек. Я почувствовала, как начинаю дрожать. Да, в том мире, где я жила прежде, все не проявлялось в такой парадоксальной и гротескной открытости.

– Я напугал тебя, Эмбер. – Отец протягивал ко мне ладонь, не касаясь меня, понимая, что сейчас я не вынесу его прикосновения.

– Да, мне страшно. Но это пройдет. Скажи мне, а что сталось с мулаткой Хуаной, узнали ли вы о судьбе доньи Консепсион?

– Нет. Обе они исчезли. Я полагаю, мулатка убила донью Консепсион и осталась жить в местном племени. Впрочем, простолюдины утверждают, будто далеко за городом есть заброшенное поместье, владельцы которого были давно убиты. В этом поместье, якобы, порою видят призрак женщины-колдуньи. Она убивает всякого, кто появится там…

Я хотела еще о чем-то спросить, постепенно вернуться к обыденности; но тут звон колокольчика призвал нас к ужину.

Я решительно приблизилась к отцу и помогла ему встать.

С моей служанкой Сесильей у меня установились дружеские отношения. Настолько дружеские, что моя верная Нэн даже пыталась ревновать меня.

– Да что же, неужели я хуже этой чернокожей! – возмущалась она. – Разве я не выручала вас в самые трудные минуты? И вот теперь вы пренебрегаете мной!

– Как тебе не стыдно, Нэн?! – урезонивала я ее. – Я никогда не забываю о тебе. Более того, я доверила тебе детей, самое дорогое, что у меня есть!

Нэн успокаивалась, но втихомолку все же продолжала ворчать.

Тут была виновна и сама Сесилья. Озорная девчонка, она в шутку передразнивала лондонские манеры Нэн. Она делала это без всякой злобы, но Нэн все равно немного сердилась.

Я выучилась испанскому языку, и по вечерам Сесилья часто приносила мне книги из библиотеки доньи Инес. Испанская литература нравилась мне.

Однажды, читая драму Кальдерона о красавице Хулии, превратившейся в демоническую женщину, я снова подумала об истории мулатки Хуаны и доньи Консепсион.

«Что-то здесь нечисто! Почему Хуана так желала отомстить донье Консепсион? Только потому, что та не исполнила своего обещания отпустить ее на свободу? И эти слухи о страшном заброшенном доме…»

Я решила разговорить Сесилью. У меня всегда было убеждение, что слуги знают гораздо больше о тайнах своих господ, нежели того хотелось бы последним.

В тот вечер Сесилья раздевала меня, готовя ко сну.

– Я бы хотела поговорить с тобой, Сесилья, – начала я издалека.

– Да, ваша светлость. Я к вашим услугам.

– Заплети мне косы на ночь, а потом садись вот сюда, на диван, и мы поговорим.

Сесилья так и сделала. Она скромно присела на краешек дивана и приготовилась слушать меня. Но я-то предполагала, что сама буду слушать ее.

– Ты читала пьесу нашего любимого Кальдерона о прекрасной Хулии и ее страшном превращении?

– Да, ваша светлость.

– Тебе было интересно?

– Да, ваша светлость. И донье Инес было интересно. И страшно нам обеим было. Я читала ей вслух.

– А как ты думаешь, Сесилья, могло бы что-нибудь подобное произойти в действительности?

– Не знаю, ваша светлость. Но… вряд ли. Это все слишком волшебно.

В голосе девушки я уловила напряженность, уже мне знакомую. Не так-то легко будет заставить ее разговориться.

– Сесилья, я уже знаю, как исчезли донья Консепсион и Хуана. Ты, конечно, слышала о них.

Девушка вскинула руки, пытаясь опровергнуть мои слова, но я ласково взяла ее за кисти и вернула ее руки на колени, где они спокойно лежали только что.

– Я клянусь, Сесилья, об этом никто не узнает! Расскажи мне, почему Хуана так ненавидела донью Консепсион? Ведь ты все знаешь. Прошу тебя!

Еще некоторое время Сесилья упиралась, но в конце концов сдалась. Ей даже льстило, что я, госпожа, герцогиня, упрашиваю ее.

– Ну вот, – начала Сесилья. – Я знаю, что донья Инес рассказывала вам о том, почему ее семье пришлось покинуть Испанию. (Поистине эти слуги ухитрялись слышать все на свете.) Она, конечно, сказала о том, как оскорбила ее группа молодых придворных, а главными зачинщиками были Исабель и Октавио, в которого донья Инес была влюблена. Инес обо всем рассказала старшей придворной даме, своей родственнице донье Элеоноре. Виновные попали в опалу, но и самой Инес пришлось покинуть дворец.

– Это я знаю.

– Да. Но есть кое-что такое, чего не знает и сама донья Инес.

– Что же это может быть?

– А вот что! Мать доньи Инес, донья Консепсион, была женщиной очень гордой, знатностью своей гордилась. Когда ее двоюродная сестра донья Элеонора рассказала ей об унижении Инес, донья Консепсион решила, что месть не совершилась. В услужении у доньи Консепсион находилась мулатка Хуана, которую донья Консепсион все обещала отпустить на свободу. Эта Хуана слыла колдуньей и ходили слухи, будто донья Консепсион несколько раз прибегала к ее услугам для расправы с неугодными ей людьми. В Испании за такое могут и на костре сжечь. Но в случае с доньей Консепсион ничего доказать было нельзя.

Хуана умела составлять самые разные зелья и настойки. И вот донья Консепсион решила отравить юношу и девушку, виновных в унижении ее дочери.

Сделать это оказалось не так-то трудно. Исабель и Октавио как раз содержали во дворце под стражей и допрашивали. Перед тем как было принято решение об удалении их навсегда из дворца, они получили к ужину отравленные фрукты. И, вернувшись в свои семьи, оба скоропостижно скончались.

Казалось бы, донья Консепсион добилась своего. Но как раз в то самое время скончался и двухлетний сын короля, принц Просперо. Донья Консепсион впала в панику. Она почему-то была уверена, что и в этой смерти могут обвинить ее. Нервы ее настолько расшатались, что она уже сама верила в свою виновность. Она уговорила мужа ехать на Ямайку. Никто в Мадриде не счел этот отъезд подозрительным. Ведь о том смехотворном положении, в которое попала Инес, судачил весь город; и все знали гордость и спесь доньи Консепсион.

Свое обещание, данное Хуане, донья Консепсион не исполнила, и взяла ее с собой на Ямайку. Там, казалось бы, донья Консепсион должна была успокоиться, тем более что здесь никто не знал об унижении Инес. Но вместо этого старуха становилась все более подозрительной и злобной.

Однажды за какую-то мелкую домашнюю оплошность она приказала отхлестать Хуану плетьми. Донья Консепсион собственной персоной явилась на конюшню, где старый негр должен был производить наказание. Она стала следить за тем, чтобы он не щадил Хуану. Когда наказание было завершено, мулатка поднялась и, глядя прямо в глаза своей мучительнице, громко предсказала:

– Донья Консепсион! Скоро твоя дочь станет женой людоеда! А потом свершится и справедливая месть!