Он приближается к ней. Он чувствует, как его охватывает робость. Эта робость мучительна. Неужели он испытывает страх перед этой женщиной? Быстрым шагом он подходит почти вплотную. Она молчит. Он хлещет ее по щекам. Она не произносит ни слова. Он резким рывком хватает ее за руку и швыряет на ковер. Ни звука из ее уст! Он пинает ее сапогами, он топчет ее груди. Она молчит. Наконец отчаянным ударом он вгоняет острый носок своего сапога в самое ее женское естество. И еще!.. И еще!.. Он слышит стон, протяжный, напоминающий ему о ее пении. Это еще более распаляет его. Но свою страсть он удовлетворяет лишь так: избивая ее, терзая ее тело…

Иногда он представляет ее беременной. Тогда его наслаждение делается особенно острым и изощренным. Он стискивает до боли ее руки, сильные гибкие руки танцовщицы; он отрывает их рывком от ее выпуклого живота, который она пытается защитить, растопырив пальцы. Ее живот чуть выпирает под темной юбкой. Он с наслаждением ломает ей пальцы, выкручивает руки. Он охватывает своими сильными мужскими пальцами ее груди и сдавливает их с такой силой, что у нее едва не останавливается дыхание. Он почти обмирает от наслаждения, глядя на ее посиневшее осунувшееся лицо. Он бьет ладонями по животу. Он вновь и вновь швыряет ее на жесткий пол. Босой, он вспрыгивает на ее обнаженный смуглый живот и топчет, топчет его, млея от наслаждения. Он слышит ее крик. О, это уже не песня, это животный вопль издыхающей самки. Сидя верхом на ее корчащемся теле, он хватает сапог и сильными ударами рвет кожу и плоть ее живота. Она вопит, обливаясь кровью. Он теряет сознание от наслаждения…

Измученный этими безумными видениями маркиз, почти ничего не сознавая, выкручивает сильными, покрытыми липким сладострастным потом мужскими пальцами свой мучительно отяжелевший, отвердевший член. Он вонзает ногти в свою изболевшуюся плоть…

Супруга, конечно, заметила, что он плохо выглядит и всячески избегает супружеского ложа. Встревоженная, она умоляла его показаться хорошему врачу. Но маркиз нежно целовал ей руку и уверял, что у него всего лишь легкое недомогание, а врачам он не доверяет.

Но сам он уже начал сознавать опасность своего состояния.

«С этим надо покончить, – думал он. – Но как?» Наконец он принял решение.

Да, считается, что целомудрие женщин семейства Таранто невозможно сломить. Но все же они всего лишь цыганки. Почему он не может сделать эту Кристину своей любовницей, ненадолго? Он уверен, он не сомневается, что после этого его безумная страсть неминуемо пойдет на убыль. Да, так и надо поступить.

Но тотчас вступает отрезвляющий внутренний голос. А будет ли молчать Кристина?

– Но пусть, пусть она даже и проговорится, пусть! – возражает Андрес де Монтойя сам себе. – Разве другие кавалеры его круга не заводят шашни с цыганками? Чего он боится? Чего он так стыдится? Огласки? Пусть даже все будут знать! Что такого необычного произойдет? Сплетники вроде Кристобаля похихикают втихомолку. Издеваться, смеяться ему в глаза они не посмеют! А если узнает супруга? Но она любит его, она простит его. Строгие целомудренные жены в их кругу прощают своим мужьям некоторое легкомыслие. Так принято!

Надо решаться, надо решаться!

Но как исполнить задуманное? Ему нужны помощники. А он никому не может довериться. Никто не должен знать. Он разрабатывает план. Эх, если бы рядом с ним был Рафаэль де Басан! Вот кому можно было довериться, вот кто понял бы все его желания, даже самые странные и безумные. Но приходится действовать одному.

Маркиз присмотрел бедную деревушку под Мадридом. Чуть в отдалении от деревни находился обветшалый постоялый двор. Содержала его старуха, едва не умиравшая от голода. Маркиз явился к ней. Лицо его было закрыто плотной черной маской с узкими прорезями для глаз, низко на лоб надвинута была черная широкополая шляпа, он кутался в широкий черный плащ из плотной ткани, руки его были скрыты черными перчатками. Впрочем, вид его нисколько не удивил старуху. Многие разбойники, которых в стране было много, да и знатные господа маскировались таким образом. Маркиз, изменив голос, нанял у старухи на несколько дней ее постоялый двор и щедро расплатился с ней. Так тоже мог поступить и разбойник, и знатный дворянин.

В одной из пригородных ночлежек переодетый в черное де Монтойя нанял, щедро заплатив, нескольких сомнительного вида молодцев. Они должны были похитить Кристину Таранто.

Похищение должно было состояться во время одного из ее выступлений. Маркиз не случайно выбрал этот дом, выходивший в узкий переулок, почти всегда безлюдный. В перерывах между танцами цыгане обычно по одному, по двое выходили на улицу – вдохнуть свежего воздуха. Выходила и Кристина. Иной раз с мужем или с кем-либо из его братьев, а иной раз и одна. В тот вечер, выйдя, она оказалась бы в темном переулке. Если кто-то будет сопровождать ее, нанятые головорезы легко заткнут ему рот.

В глубине души маркиз опасался, что какие-то досадные случайности могут помешать полному осуществлению его плана. Но похищение прошло на редкость удачно.

Кристина вышла одна. Было уже темно. Ее схватили, связали ей быстро руки и ноги, заткнули кляпом рот и на быстром коне привезли к условленному загородному перекрестку, где ждал замаскированный маркиз. Ему передали женщину, он подхватил ее на седло и, держа перед собой, умчался в ночь.

Он крепко сжимал ее. Цыганка не шевелилась. С изумлением он вдруг осознал, что держит ее так крепко вовсе не потому, что пылает страстью, а просто чтобы она не вырвалась и не сбежала.

Получалось даже комично. Он похитил женщину, которая ему не нужна, но теперь он уже не может отпустить ее…

«Однако! – подумал маркиз. – Кажется, я начинаю выздоравливать. А не оставить ли мне эту докучную ношу прямо на дороге?»

Но тотчас понял, что тогда его странный недуг может вернуться с новой силой. Нет, он обязан ради собственного спасения довести дело до конца. До какого? Совокупиться с этой женщиной? Вероятно, да. Это излечит его окончательно. Она не может узнать его. Даже если она и помнит его, он сейчас надежно защищен черной одеждой, перчатками, и главное – маской.

Он подъехал к постоялому двору, проверил, крепко ли связана женщина, надежен ли кляп. Затем спешился, снял ее с седла, положил на землю и отпер дверь. Он внес Кристину вовнутрь и снова запер дверь. Старуха оставила огонь в камине. Было тепло. Он зажег свет.

Теперь он отчетливо видел цыганку. Перед его внутренним взором промелькнул бешеный хоровод его безумных ночных видений. Да ведь он был болен, просто болен! Вот она, эта женщина, лежит перед ним. Она в его власти. Но ведь он ничего не чувствует. Совершенно ничего! Словно перед ним деревянная колода!

Но он должен все довести до конца. Он обошел комнату. Окна надежно заложены тяжелыми ставнями, дверь заперта. Стены толстые, постоялый двор находится на отшибе. Он мужчина, он сильнее. Он сосредоточится, он не даст ей изловчиться и вероломно одолеть его.

Андрес наклонился. От лежавшей женщины исходил легкий, но отчетливый запах пота. Наверное, она вспотела от страха. Многие полагали запах женского пота соблазнительным. Но нет, ему стало неприятно. Он не хотел ее, эту женщину, цыганскую танцовщицу и певицу Кристину Таранто.

Он вынул кляп у нее изо рта. На всякий случай он отпрянул. Ведь она могла укусить его, плюнуть. Он с удовольствием отметил, что для него она сейчас скорее животное, нежели человек. Значит, еще одно подтверждение того, что нет никакой власти крови, нет никакого голоса крови. Он свободен.

Она по-прежнему лежала, не шевелясь. Почему она молчит? Разыгрывает из себя гордую мать семейства? Он протянул руку. Нет, в этом молчании, в этой неподвижности он ощущает что-то странное. Он заставил себя коснуться ее шеи…

Мертва!..

Тепло еще не совсем ушло из этого тела. Но оно уже обрело неуклюжую тяжесть мертвой материи; ту самую тяжесть, что и отличает мертвое от живого.

Он поспешно принялся развязывать ее. Бандиты связали крепко. Он путался в узлах. Наконец мертвое тело было освобождено.