Возникает вопрос: как Уолтер Монктон узнал о письме Альбрехта Хаусхофера герцогу Гамильтону, и почему связал он это с прибытием Гесса? В опубликованных отчетах Киркпатрика ни о нем, ни о каком другом письме не упоминается, как нет этих сведений в отчете Кадогана Черчиллю и в подготовленном Черчиллем выступлении перед палатой общин, нет в записках и протоколах, связанных с этими материалами, в открытых для ознакомления делах, не было упоминаний об этом и в германских радиокоммюнике. Возможно, ему об этом сказал Дж. К. Мастерман, глава "Комитета двойного креста". Мастерман, Гай Лидделл и Дик Батлер из МИ-5 (секции Би19, занимавшейся слухами) были частыми гостями его офиса; другим человеком, имя которого фигурировало в его ежедневнике в первые месяцы 1941 года, был лорд Суинтон, возглавлявший координационный комитет безопасности, основанный, как подсказывает его название, для того, чтобы координировать деятельность СИС, МИ-5 и агентств службы. Несомненно, в пределах нескольких дней Суинтон был посвящен в историю с письмом Альбрехта Хаусхофера, но любопытно отметить, что 9 мая (за день до прибытия Гесса) Монктон обедал с ним. После обеда в тот день Монктон первым делом встретился с Мастерманом. Как следует из сокращенных записей его дневника, он виделся с Мастерманом во вторник 13 мая в 6.30 вечера после разговора о Гессе с кем-то, чье имя похоже на «Ване», возможно, речь идет о сэре Роберте Ванситтарте; позже в тот же вечер он встретился с Алеком Хардингом, личным секретарем короля Георга VI. Неудивительно, что, имея такие контакты, Монктон знал о существовании письма Альбрехта к герцогу Гамильтону.

Первые сообщения о том, что Гамильтон получил от Гесса (не от Хаусхофер-:) письмо, просочились в прессу в четверг 15 мая. Судя по дневнику Сесила Кинга из "Дейли Миррор", толчок истории дал сам Дафф Купер, когда в тот день присутствовал на обеде у Бивербрука в Клеридже, устроенном для редакторов и корреспондентов лобби. После еды Бивербрук объяснил, что хотел помочь Даффу Куперу создать непрерывный поток новостей, и появление Гесса дало такую возможность. Кинг записал:

"Бивербрук тогда высказал предложение создать на настоящий момент вокруг Гесса столько домыслов, слухов и пересудов, сколько возможно. И премьерминистру не нужно будет выступать с заявленим, поскольку это положит конец дискуссии. Не стоит ли нам проявить инициативу и использовать ситуацию с наибольшей пользой для себя и наибольшим вредом для Германии?"

Редакторы были недовольны отсутствием четкой линии, поскольку последнее правительственное заявление могло выставить их в смешном свете. Более того, самые неприятные для противника утверждения о том, что Гесс был предателем, что внутри нацистской иерархии произошел раскол и что он бежал из страны, спасая свою жизнь, были опровергнуты сообщениями германского радио о его миротворческой цели и признанием британской стороной того факта, что он состоял в переписке с герцогом Гамильтоном. Конференция, на взгляд Кинга, была "патетической демонстрацией веры Даффа Купера в то, что правда наилучшее средство пропаганды, но желательно также присутствие еще какого-нибудь ингредиента", и стремления Бивербрука помочь, но "в своих поступках оба они были ограничены премьер-министром".

Когда в тот вечер к нему зашел Гамильтон и потребовал прекратить упоминать его имя в связи с делом Гесса, Дафф Купер предложил два варианта: официальное заявление Черчилля в парламенте или ответ на сделанный запрос. Следующим утром Гамильтон нанес короткий визит Кадогану, после чего отправился в Букенгемскии дворец, куда был приглашен на обед к королю. Король живо интересовался впечатлением, произведенным на Гамильтона Гессом. Еще они обсудили, как можно очистить имя Гамильтона от досужих пересудов; впоследствии он сказал Даффу Куперу, что Его Величество остановил выбор на втором из предложенных им вариантов, и Дафф Купер пообещал набросать план ответа на запрос парламента и поставить в известность Черчилля.

Тем временем Черчилль, пережив "вспышку гнева", как выразился Кадоган, по поводу того, что ему не позволили выступить с заявлением, собрал дневное заседание кабинета и признал, что мнение министерства иностранных дел было правильным. Даффу Куперу он сказал, чтобы пресса рассматривала Гесса как "одного из военных преступников", судьбу которого должно решить после войны союзническое правительства.

Опираясь на указ Черчилля об отношении к Гессу, военное министерство подыскало подходящий для его содержания загородный дом, называвшийся Митчетт-Плейс, близ военного городка Олдершот в Суррее. Пока готовились комнаты, устанавливалась внешняя охрана, звукоинженеры прокладывали провода и прятали микрофоны для прослушивания, Черчилль распорядился, чтобы Гесса перевели в Тауэр Лондона; этот перевод дал ему повод отказать в недавней просьбе Даффа Купера "прислать в Шотландию фотографа, чтобы сделать снимок заместителя фюрера". Черчилль написал: Подождите несколько дней. Он в пути".

"Несколько дней" обернутся годами. Из-за повышенной секретности, осторожности и, особенно, из-за равнодушия Черчилля к опасности, таившейся в полном и честном заявлении (что привело к отсутствию заявления вообще), возможность выжать из сенсации максимум политической выгоды была утрачена, и первоначальная завеса секретности стала еще более плотной, вызвав к жизни волну кривотолков. Одновременно «охранники» прощупывали Гесса на предмет разведывательных данных, которыми он мог владеть, сам того не зная.

Для объяснения политики правительства представителям Британии в нейтральных столицах Кадоган набросал «сверхсекретный» циркуляр:

"Давать информацию о заявлениях и взглядах Гесса кому бы то ни было, кроме вашего дипломатического персонала, нельзя. Наша задача состоит в том, чтобы оставаться с ним в постоянном контакте и попытаться вызвать его на откровенность. Нам неизвестно, что получится, но кое-какую информацию из него можно выудить. Пока о результатах допроса никаких официальных заявлений не будет, пусть немцы поломают головы. Возможно, что, распространяя слухи и давая ненавязчивые указания прессе, мы сможем озадачить немцев…"

Но в субботу утром перед отправкой телеграммы последнее предложение убрали, в результате получилось:

"…Из их официальных заявлений следует, что выходка Гесса привела их в замешательство, и мы постараемся использовать создавшееся положение с максимальной выгодой для себя и внушить немецкому правительству и народу неуверенность и страх. Гесс будет представлен военным преступником, и любая попытка сделать из него жертву будет пресекаться".

Если у Гесса и имелись подозрения, что его миссия провалилась и правительства Германии и Британии ищут возможность предать его имя забвению, то известие о переводе в другое место развеяло их. Офицер, приставленный наблюдать за его переводом в другое место, майор Шепард, сообщал, что "новость его, похоже, приободрила, и он принял важный вид". Он пытался выяснить, куда его перевозят, и, когда узнал, что предстоит ехать на поезде, решил, что, должно быть, в Лондон. Перед отъездом его навестил начальник госпиталя; Гесс поблагодарил его за доброту и предоставленный ему уход и сказал, что чувствует себя гораздо лучше. "По пути на вокзал вел себя сдержанно и спокойно", — докладывал Шепард.

"В поезде проявил обеспокоенность, запретил включить в купе освещение и потребовал, чтобы офицеры охраны удалились, но в его просьбе было, естественно, отказано, тогда, в гневе повысив голос, он заявил, что не сможет уснуть под надзором. Поняв, что его требования не будут удовлетворены, оставшуюся часть ночи провел в унынии".

С лондонского вокзала на машине "скорой помощи" его перевезли в Тауэр, где поместили в офицерских квартирах Губернаторского дома— о чем у него остались «очаровательные» воспоминания, как говорил он впоследствии. В дни своего заточения там из окна он наблюдал за муштрой гвардейцев, проходившей под звуки барабанов и волынки. Старание и выносливость, которые они проявляли, писал он герцогу Гамильтону, "сделали бы честь пруссакам". Он попросил встречи с герцогом Гамильтоном и Айвоном Киркпатриком, но в просьбе ему было отказано.