Воскресное утро 10-го мая выдалось ясным и солнечным. Гесс взял сынишку за руку и прошелся с ним вдоль берега реки. Их сопровождала немецкая овчарка с тремя щенками. Естественно, он понимал, что, возможно, гуляет с сыном в последний раз, хотя не мог догадываться об обстоятельствах, которые станут этому причиной. Себя он представлял посланником мира и полагал, что, если прибудет на место целым и невредимым, ему позволят вернуться, чем бы не окончилась его миссия. Во всяком случае, так он говорил впоследствии. С другой стороны, ясно, что Черчилль, как бы не был осведомлен о поощряемой им игре, проводимой секретной службой Стюарта Мензиса и "Комитетом двойного креста", не мог дать официального согласия на прибытие посланника мира. В то же время Гесс должен был сделать вид, что приехал без ведома и разрешения фюрера. Ни фюрер, ни другие официальные лица режима не должны были иметь к миссии какого-либо отношения, чтобы их не заподозрили в слабости. Все должно было выглядеть так, словно он прибыл по собственной инициативе с тем, чтобы убедить британцев в том, что фюрер не желает им зла. Чтобы обман выглядел более правдоподобным, он написал Гитлеру пространное письмо, в котором объяснил цель и причины своей миссии. Письмо это его адъютант, Карл-Гейнц Пинч, должен был доставить в Бергхоф фюреру после его отлета. Еще, как свидетельствовала после войны Ильзе, он написал письма ей, родителям, брату Альфреду, Альбрехту Хаусхоферу и Гиммлеру. В последнем он констатировал, что никто из его сотрудников о задуманном им ничего не знал, в связи с чем он просит никаких действий против них не предпринимать. Однако ни одно подобное письмо обнаружено не было. Ильзе, правда, нашла копию письма мужа к Гитлеру с ее прощальной запиской и позже утверждала, что помнит последний абзац слово в слово: "…И в случае, мой фюрер, если мой проект, который, должен признаться, имеет весьма малый шанс на успех, провалится, он не окажет отрицательного действия ни на вас, ни на Германию; вы всегда сможете отмежеваться от меня — объявить сумасшедшим".

Гесс знал, что предоставлен сам себе; ожидать, что его отпустят домой, он мог только в случае успеха или в расчете на британский охотничий инстинкт. Если так, то он явно недооценивал характер и состояние ума своих противников и их отношение к нему как к нацисту.

В полдень прибыл Розенберг. Дверь открыл дворецкий и проводил его к Гессу. Ильзе к ним не присоединилась; как она позже утверждала, несколько дней она чувствовала себя неважно и в то утро осталась в постели. Мужчины прошли в столовую с французскими окнами, выходившими на лужайку и деревья за домом. Им подали обед, состоявший из холодного мяса, немецкой колбасы и салата; во время обеда в столовой, кроме них, никого не было. Гесс распорядился, чтобы прислуга не входила. О чем они говорили, письменных свидетельств не имеется. Проявляя осторожность, оба хранили молчание и после войны. Следователи на них особенно и не давили. Розенберга спросили, не заметил ли он у Гесса в ту последнюю встречу чего-либо необычного.

"Нет. Я находился в Мюнхене, и он пригласил меня на обед. Мы спокойно побеседовали и после обеда провели вместе еще некоторое время. Только мне показалось странным, что, когда его сын после обеда лег спать, он снова поднял его, а на другой день нам сообщили, что он улетел в Англию… Во время обеда он был довольно спокоен, в его поведении ничего особенного я не заметил".

Больше Розенберг ничего не сказал, впрочем, на большем и не настаивали. По словам адъютанта Розенберга, сопровождавшего его в Мюнхен, после посещения Гесса Розенберг прямиком поехал к Бергхоф к Гитлеру. Поскольку он выехал примерно в час, а расстояние от Мюнхена до Берхтесгадена едва превышает 150 километров, причем большая часть пути проходит по скоростной дороге, скорее всего, туда он прибыл еще до того, как Гесс улетел.

Как следует из воспоминаний Ильзе, Гесс тем временем немного отдохнул и примерно в 2.30 пришел к ней, чтобы выпить с ней в спальне чашку чая и попрощаться. Она удивилась его костюму: он был одет в голубовато-серые брюки, заправленные в высокие ботинки на меху, голубую сорочку с синим галстуком. Позже она обнаружила в его бумагах счет от мюнхенского военного портного на форму капитана Люфтваффе.

Ильзе Гесс утверждала также, что ей ничего не было известно о месте и цели полета мужа. Похоже, это соответствовало действительности, так как в одном из писем, написанных из плена, Гесс вспоминал, как уходил "ни жив, ни мертв", когда ему показалось, что она догадалась о его истинных намерениях во время прощания. Он никогда не обсуждал с ней свои дела, а в данном случае должен был умолчать об опасном предприятии, чтобы избавить ее от лишних волнений. С другой стороны, она видела его карту Шотландии (правда, потом говорила, что приняла ее за карту Балтийского побережья), в день его отлета она читала в постели "Книгу пилота об Эвересте" маркиза Клайдсдейла — так прежде звали герцога Гамильтона. Как сказала она Джеймсу Лизору, ее подарили им английские друзья за два года до войны. Следует вспомнить, что в начале 1937 года Клайдсдейл прислал один экземпляр Карлу Хаусхоферу. В то утро Гесс спросил ее, что она читает, и она протянула ему книгу летчика. Он взглянул на надпись внутри: "С наилучшими пожеланиями и надеждой, что наша личная дружба перерастет во взаимопонимание между нашими странами". Он перевел взгляд на фотографию Клайдсдейла, задержав его на несколько мгновений на лице летчика, потом вернул книгу открытой на той странице. "Он очень привлекательный".

Ильзе, несколько озадаченная, согласно кивнула. Если все действительно было так и она на самом деле ничего не знала о месте его следования, то это было воистину удивительное совпадение. Что касается его воспоминаний о том, как он вышел от нее "ни жив, ни мертв", решив, что она догадалась о его намерениях, он писал об этом в письме из Нюрнберга, когда считал (и потом продолжал считать всю оставшуюся жизнь), что о его цели никто не знал. Возможно, что в письме он просто намекнул ей, что ей следует притворяться и дальше.

Выпив с ней в спальне чаю, он наклонился над постелью, взял ее руку и поцеловал, потом подошел к двери, соединявшей спальню с комнатой их сына, и повернулся к ней. "Я все еще вижу мужа перед собой, словно это было вчера", писала она двадцать лет спустя… "Он сразу как-то посерьезнел, стал задумчивым, словно внутри у него что-то дрогнуло".

— Когда ты вернешься? — спросила она. Он на минуту отвел взгляд.

— Точно не знаю — возможно, завтра, возможно, нет, но в понедельник вечером непременно буду дома.

Она ему не поверила; в тех обстоятельствах это понятно.

— Приезжай как можно быстрее, Буц будет скучать по тебе.

— Я тоже буду скучать по нему.

Он быстро повернулся и скрылся за дверью, чтобы попрощаться с малолетним «Буцем». Так они и простились.

Несколько минут спустя он надел теплую полушинель и вышел на улицу, где у «Мерседеса» его поджидали адъютант Пинч и личный детектив. В багажнике уже лежал небольшой чемодан с минимумом вещей. Кроме плоской коробки с гомеопатическими лекарствами, он взял фотоаппарат Ильзе, письмо к герцогу Гамильтону, карты маршрута и, возможно, бумажник с семейными фотографиями и визитными карточками Карла и Альбрехта Хаусхоферов. Он сел на переднее сиденье рядом с водителем, двое других разместились сзади. Машина тронулась. Проехав по Мюнхену, они свернули на шоссе, ведущее в Аугсбург. Времени до назначенного часа у них было достаточно. Он запланировал полет так, чтобы совершить посадку на северном побережье Англии сразу после захода солнца. Как рассказывал Пинч после войны Джеймсу Лизору, перед поворотом на Аугсбург Гесс попросил водителя притормозить. Вдоль дороги тянулись лесные посадки. Он вышел из автомобиля и в течение получаса бродил с Пинчем среди крокусов и другой молодой весенней поросли. После прогулки они продолжили путешествие.