Габель ничуть не сомневался, что психически Гесс был совершенно нормален. Во время бесед в саду он с удивлением для себя обнаружил в Гессе сдержанное чувство юмора. Однако, когда в разговоре с узником он пытался коснуться полета, то Гесс оставался безучастным, словно данная тема его не интересовала. Возможно, причина молчания крылась в предыдущих пристрастных допросах полковника Берда.

Несколько раз Габель предлагал ему сделать публичное заявление о том, что сожалеет, что была война, принесшая такие страдания народам, особенно еврейскому; священник считал, что таким образом он лишит русских, утверждавших, что он не покаялся, козырной карты, и это, возможно, поможет его освобождению. В своей книге Габель писал, что тема уничтожения евреев всегда очень волновала Гесса, но он любил повторять, что сам к этому отношения не имеет. Сделать публичное заявление он отказывался, мотивируя это тем, что тюрьма не самое подходящее место для признания, которое должно быть абсолютно искренним и добровольным.

Позже, когда Габель снова затронул эту тему, Гесс решил прежде обдумать ответ. Потом он сказал, что нет нужды делать заявление в письменной форме; война и связанные с ней страдания и разруха всегда были источником его переживаний, а свою преданность делу мира он и так продемонстрировал 10 мая 1941 года.

Был ли это сознательный уход от ответственности, или же со временем он искренне поверил в это, неясно, во всяком случае, так утверждают его защитники, так говорит в своих книгах Вольф Рюдигер. Эта мысль неловко соседствует с его признанием полковнику Берду, что о плане «Барбаросса» он знал до полета; конечно, он не мог не знать о нем. Таким образом, напрашивается вывод, что он умер, так и не раскаявшись.

В 2.30 дня, то есть через двадцать минут после того, как он и Джордан спустились в сад, Джордан вернулся и доложил дежурившему французскому охраннику Одуану, что с его подопечным что-то случилось — во всяком случае об этом свидетельствует запись в регистрационном журнале: цифра «3» в числе «30» исправлена, но поверх какой цифры она написана, теперь не разобрать. Несомненно одно, что Джордан был встревожен. Вместе с Одуаном они спустились в сад, к небольшой постройке, известной под названием "летний домик", где лежал Гесс. Как он лежал и в каком состоянии, без данных отчетов и свидетельских показаний сказать нельзя, но Одуан тотчас начал мероприятия скорой медицинской помощи и, поскольку тюрьму в том месяце контролировала американская сторона, попытался связаться с американским комендантом, но безуспешно.

О том, что что-то случилось, Мелаухи узнал, когда купил Гессу новый чайник и шел назад. Как следует из его рассказа, после обеда он возвращался в тюрьму, и охранник на одной из сторожевых башен прокричал ему или показал жестами, что в "летнем домике" чтото стряслось. Он поспешил туда, и его глазам предстала сцена, как после рукопашного боя. Все было перевернуто вверх дном, стул, на котором любил сидеть Гесс, отброшен в сторону, и старик лежал неподвижно без признаков жизни. Пульс у него не прощупывался. У его ног в состоянии шока стоял Джордан. Там же присутствовали два американских солдата, которых Мелаухи раньше не видел. Он опустился у тела на колени и начал делать искусственное дыхание, один из солдат тоже последовал его примеру и, нажимая на грудную клетку Гесса, попытался запустить сердце.

Британский охранник, заступавший на дежурство после Одуана, пришел в 3.35. К этому времени прибыла машина военной скорой медицинской помощи, но Гесс все еще находился в саду. После случившегося прошло уже больше часа. Медики, проводившие мероприятия по реанимации, перенесли его в машину и повезли в Британский военный госпиталь. Согласно записи британского охранника, карета "скорой помощи" прибыла туда в 3.45, согласно записи Одуана — на мять минут позже. В 4 часа дня на работу Вольфу Рюдигеру позвонил журналист, сообщивший, что его отец при смерти. Он поспешил домой. Но только в 6.45 вечера, по его словам, он дождался звонка из Шпандау. Звонивший американский комендант тюрьмы сказал по-английски, что его отец в 4.10 дня скончался, и добавил, что он, начальник тюрьмы, посвящать его в детали не уполномочен.

На другое утро Вольф Рюдигер в сопровождении доктора Зейдля вылетел в Берлин. Там, взяв такси, они отправились в тюрьму. Здание тюрьмы осаждали толпы любопытных, сдерживаемые полицией. Предъявив удостоверения личности, они прошли через полицейский кордон к входу, но американский комендант сказал им, что они не могут ни войти в тюрьму, ни видеть тело. По словам Вольфа Рюдигера, он очень нервничал и держался неуверенно. Готовится сообщение для прессы, пояснил он, и попросил их оставить телефонный номер отеля, в котором остановились; подробности им сообщат в четыре часа дня. Назначенное время пришло, но звонка от коменданта тюрьмы не было, тогда Вольф Рюдигер позвонил сам. Когда американский комендант наконец взял трубку, он сказал, что, к сожалению, какими-либо данными пока не располагает; тюремное начальство еще находилось на совещании. Мужчинам ничего другого не оставалось, как сжать зубы и терпеливо сидеть у телефона. В конце концов, ожидания их увенчались успехом. Американский начальник тюрьмы зачитал им приготовленное для прессы заявление: "Предварительный осмотр показал, что Гесс предпринял попытку лишить себя жизни…" Вольф Рюдигер слушал, лишившись дара речи. С момента смерти его отца прошло двадцать четыре часа; это короткое и нелицеприятное объявление было первым намеком на самоубийство.

"…Гесс, как было заведено, — продолжал комендант, в сопровождении тюремного охранника пошел отдохнуть в домик в саду тюрьмы. Заглянув в домик несколько минут спустя, охранник увидел Гесса с обмотанным вокруг шеи электрическим шнуром. Были проведены реанимационные мероприятия, и Гесса доставили в Британский военный госпиталь. После повторных попыток оживления Гесса в 16.10 было объявлено о ею смерти. Послужила ли попытка самоубийства причиной смерти, предстоит выяснить следствию…"

Давно было ясно, что смерть Гесса станет политическим событием международного масштаба, в результате оформление процедуры взяли на себя британские власти. Все четыре государства сошлись во мнении, что посмертное вскрытие должен сделать ведущий патологоанатом. Подходящей кандидатурой для проведения аутопсии был профессор Дж. М. «Таффи» Кемерон, профессор судебной медицины Лондонского университета и почетный консультант по судебно-медицинской патологии Британской армии. На тот случай, если Кемерон участвовать во вскрытии не сможет, вместо него предполагалось вызвать подполковника «Боба» Мензиса, единственного британского военного патологоанатома с дипломом военного юриста. К вскрытию Кемерон приступил в 8.15 утра среды 19 августа. Ассистировал ему Мензис. Другие медицинские и военные наблюдатели стран-союзниц следили за происходящим по телевизионному экрану в соседней комнате.

Тело Гесса еще было облачено в одежду, которая была на нем, когда он находился в саду. После того, как ее сняли, Кемерон начал внешний осмотр тела и обнаружил:

"…следы недавнего госпитального лечения на левой стороне шеи, в районе большого пальца левого запястья и на тыльной стороне правого. На передней поверхности грудной клетки, в частности на внешней стороне левой половины и на средней линии груди, имелись следы проводимых реанимационных мероприятий. На затылке имелась синюшная ссадина в виде круга, лодыжки слегка отечны. На левой стороне шеи виднелась тонкая линия, примерно 7,5 см длиной и 0,75 см шириной, более заметная при освещении тела ультрафиолетовым светом. На левой стороне груди имелся старый шрам, на расстоянии 126 см от пяток и 7 см от средней линии. Кроме небольшой ссадины на верхней губе, в 1 см от правой ноздри, других признаков недавних травм или признаков борьбы на теле не выявлено. На конъюнктиве обоих глазных яблок, особенно выраженные слева, замечены петехии (мелкие кровоизлияния)".