Шпанн и Эйзенменгер заметили, что сделали не одну тысячу посмертных вскрытии с использованием стальных и деревянных блоков для поддержки головы и плеч, но таких отметин, какие наблюдали [у Гесса], не видели; далее, отметки имелись с обеих сторон и на задней поверхности шеи, что противоречит выдвинутому предположению. К тому же это предположение никак не объясняет не менее показательные знаки вокруг горла; эта часть шеи находилась в верхнем положении при хранении тела, и гипостаз проявиться здесь не мог.

Давая ответ, Шпанн и Эйзенменгер проявили максимум осторожности. Подчеркнув, что не говорили, видел или нет профессор Кемерон со своими коллегами странгуляционные линии, выявленные и описанные ими, они, тем не менее, сказали, что не знают, почему возможность удушения в первом посмертном заключении не рассматривалась. Далее они заметили: "Более того, мы придерживаемся мнения, что после наших наблюдений сделать однозначный и окончательный вывод о повешении, не обсудив другие возможности приложения силы к шее, несправедливо".

Но они не сказали, что на основе полученных ими данных можно было заключить, что Гесс был задушен; им было отказано практически во всех материалах, на основании которых они могли бы вынести суждение "детальные обстоятельства дела, данные [первого вскрытия], свидетельские показания, а также видеофильм". Единственное, что они могли сделать, так это повторить, что для типичного повешения случай не характерен, но нельзя исключить повешение нетипичное.

Бывает, что люди вешаются и на дверных ручках. Так и Гесс мог повеситься на оконном шпингалете. Если б он сумел хорошо закрепить шнур на задвижке — возможно, шнур уже был прикреплен там — и сделать достаточно надежный узел на петле шнура, накинутой на шею, то смог бы отброситься назад или в сторону и удариться при этом затылком о стол, дверь или стену летнего домика с такой силой, чтобы образовался кровоподтек, отмеченный Кемероном в его заключении, при этом он повис бы в положении, откинутом назад, и с опущенным правым плечом. В таком случае можно было бы объяснить появление горизонтальной отметины на задней поверхности шеи и косого следа слева, поднимающегося до высшей точки под левым ухом. После чего из-за прекращения кровоснабжения мозга он должен был потерять сознание. Следовательно, возможность, что он мог повеситься нетипичным способом, не исключалась.

Если это случилось на самом деле, а профессор Кемерон считал, что что-то в этом духе произошло в действительности, и если он знал о признаках удавления, обнаруженных профессорами Шпаном и Эйзенменгером, указывавшим скорее на удушение, а не повешение, то не понятно, почему он никак не уточнил сделанное им заключение о «повешении»? Почему, если цель состояла в том, чтобы предупредить политические спекуляции, "Заключительное заявление" стран-союзниц было почти таким же лаконичным? И зачем понадобилось подделывать "предсмертную записку"? Если цель состояла в том, чтобы вывести из душевного равновесия семью Гесса и его сторонников, унизить власти Западной Германии, то вряд ли можно было придумать что-нибудь лучше. На основании сказанного можно сделать единственный вывод, что истинные обстоятельства смерти Гесса окутаны тайной.

Между тем вещественные доказательства (летний домик в саду, шнур и мебель, сама тюрьма Шпандау) были уничтожены; вместе с ними пропали летный костюм и шлем Гесса, его великолепные летные ботинки и другие вещи, разобранные, вероятно, как сувениры. Согласно существовавшей процедуре, все вещи узника после его смерти подлежали уничтожению, чтобы исключить их возможное использование в качестве нацистских культовых объектов. Такая опасность существовала и с Гессом, поскольку его сторонники сделали из него «приличное» лицо национал-социализма и "мученика за мир"; высказывались даже предположения, что при других обстоятельствах его бы выдвинули в соискатели Нобелевской премии.

17 марта следующего года, спустя семь месяцев после его смерти, останки Гесса были вывезены с тайного места захоронения и доставлены в Вундзидель, где были погребены на фамильном кладбище, рядом с останками его отца, матери и брата Альфреда, умершего в 1963 году. Это была тихая церемония, как он того хотел. Ильзе и его сестра Грета из-за плохого состояния здоровья на похороны не поехали. На последующей службе присутствовало не более двенадцати человек, включая лиц, помогавших в погребении. Простой камень у изголовья гласил:

РУДОЛЬФ ГЕСС

26.4.1894— 17.8.1987

ICH HAB'S GEWAGT

"Я пошел на риск". Отрицать это нельзя; как нельзя не признать справедливость не менее точного высказывания его сына, что, несмотря на то, что большую половину жизнь он провел в жестоких, нечеловеческих условиях заключения, "его дух и разум остались несломленными". Не приходится сомневаться, что сын выполнял волю отца, когда свою книгу "Смерть Рудольфа Гесса?" завершил заключительным абзацем последнего слова Гесса на Нюрнбергском процессе: "Много лет своей жизни я проработал под началом величайшего сына моего народа, рожденного впервые за тысячи лет его истории. Даже если бы это было в моей власти, я бы не захотел вычеркнуть этот период из своей памяти. Я счастлив, что выполнил свой долг перед народом — свой долг немца, национал-социалиста, верного последователя фюрера. Я ни о чем не сожалею…"

С кончиной Гесса, как и с его полетом, связано много вопросов, оставшихся без ответа. Через четыре дня после похорон в Вунзиделе Хью Томас высказал публично предположение, что заключенный номер 7 получил удар по голове, после чего был задушен человеком, напавшим спереди. Несмотря на официальное неприятие его теории, что заключенным номер 7 был не Гесс, поддержка, которую ему удалось получить после публикации книги "История двух убийств", заставила службу государственного обвинения провести расследование его заявлений. Дело поручили главному суперинтенданту уголовного розыска Говарду Джонсу, возглавлявшему отдел серьезных преступлений Скотленд-Ярда.

К этому времени тюрьма была снесена, вещественные доказательства уничтожены, а свидетели разъехались. Задача Джонса ограничивалась изучением свидетельских показаний и доказательств, собранных во время следствия, проводимого отделением специальных расследований военной полиции, медицинских данных британской и германской судебно-медицинской экспертизы, а также анализом предположений и подозрений, высказываемых Хью Томасом и Вольфом Рюдигером Гессом. Первым делом он решил ознакомиться с историей вопроса, для чего поручил профессиональному историку нарисовать для него схему нацистской верхушки и дать краткий биографический очерк интересующего его объекта.

На другой, 1989 год результаты своей работы он представил директору государственного обвинения. В ноябре было объявлено его заключение, суть которого сводилась к тому, что в представленном отчете "не содержится неоспоримых доказательств" для проведения дальнейшего расследования обстоятельств дела. Если слово «неоспоримые» заменить словом «убедительные», то получится, что заявление подтверждает наличие подозрений, возникающих при чтении краткого отчета профессора Кемерона и "Заключительного заявления", потому что "отсутствие убедительных доказательств" не означает "отсутствие доказательств"; таким образом, делается ясно, что элемент сомнения остается. Родри Морган, член парламента от Кардиффа, попросил, чтобы отчет Говарда Джонса поместили в библиотеку палаты общин, но ему в просьбе отказали. Отчет Скотленд-Ярда, как и оригинальные отчеты отделения специальных расследований военной полиции, является закрытой информацией и широкой публике, по всей видимости, еще долго не будет доступен. Вероятно, в нем содержится нечто, что не подлежит разглашению.

Несмотря на отсутствие подробностей обстоятельств смерти Гесса, кое-какие выводы можно сделать на основании провала попытки службы государственного обвинения предпринять дальнейшие действия. Во-первых, можно рассеять обвинения Вольфа Рюдигера, выдвинутые против правительства Маргарет Тетчер, министерства внутренних дел, МИ-5 и САС. Вход в Шпандау в любые времена осуществлялся исключительно по номерным пропускам; отделение специальных расследований первым делом должно было проверить списки входивших и выходивших лиц; если бы люди САС, под каким бы то ни было видом, входили в тюрьму, их присутствие было бы замечено и объяснено. Если бы они облачились в армейскую форму США, солдаты небольшого охранного подразделения США непременно распознали бы в них самозванцев, что нашло бы отражение в пристрастном расследовании Говарда Джонса. Присутствие двух подобных незнакомцев на территории тюрьмы в интересующий следствие день дало бы директору государственного обвинения «неоспоримые» основания для продолжения дела. Однако, насколько известно, такие факты и доказательства вскрыты не были. На самом деле двумя «незнакомцами», о которых сообщал Мелаухи, были американские медики.